Марина Цветаева. Неправильная любовь

Но и это не породило у Цветаевой ненависти к «врагу». На третий год войны у нее появилась формула, которая и потом, в годы Гражданской войны, выражала ее отношение к происходящему:

Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю…

Для Цветаевой мир не делился на «наших» и «немцев». «Ненависть — ниц! Сын — раз в крови», — скажет она позже. Это великая формула — формула всепобеждающей человечности. Подлинного всеобщего человеческого родства. Марина не меняла свои принципы. Увы, не менял их и беспрерывно воюющий мир.

«Пал без славы орел двуглавый…»

Москву трясло как в лихорадке. Ощущение надвигающейся грозы носилось в воздухе. Что-то смутное, тяжкое, наваливалось на грудь, мутило мысли. Цветаева не хотела замечать происходящего вокруг. Какие-то государственные перевороты, какие-то петиции, воззвания, митинги! Новые партии, новые лица, всплывавшие на гребне смуты, — и все что-то хотят. Бурно, самоотверженно. Вроде, для России, но ведь яснее ясного — для себя. Разинутые рты, воздетые в призыве длани, знамена, знамена! Себе монумент лепят. Себя в историю вколачивают. Слухи, слухи… Война, страсти, страхи… Ощущение одно — досада. И еще нечистоплотность — все время помыться хочется. Как это все некстати! Как нелепо вторгается грубая сила «социальных сдвигов» в ее личное жизненное пространство, ее личное бытие. Марина ждет ребенка. Должен родиться сын. Сомнений нет — ей нужен мальчик, только мальчик — маленький Орленок, наследник цветаевской породы. Беременность проходит трудно, от Сережи подолгу не бывает вестей. Только маленькая Аля — помощница и подруга — всегда рядом, тихонько слушает, дает советы. Отгоняя стихами страхи и тревожные мысли, Цветаева писала ночами. Писала трудно, стихи не шли, не вдохновляло и не волновало все непонятное и пугающее, что происходило за стенами дома. «Политика — всегда грязь», «газеты — нечисть» — это убеждение прочно вошло в сознание с детства. Тогда понятие «политика» было для строптивой Муси еще некой абстракцией, синонимом скуки, а газеты — кипой пыльной бумаги на безупречном глянце рояля. Отвращение осталось на уровне физиологии. Интуиция или знания, пришедшие из каких-то других источников информации, редко обманывали Марину. Она не ошибалась даже в таких ситуациях, в которых терялись люди, куда более опытные в житейском смысле.

27 февраля в Москве пронеслась весть о государственном перевороте в Петрограде, а вечером телефонная связь со столицей прервалась. На другой день утром начали бастовать заводы, остановились трамваи, не вышли газеты. На Воскресенской площади против Государственной думы целый день продолжался многолюдный митинг. Москва всколыхнулась, но ничего чрезвычайного не происходило: ни стрельбы, ни уличньОс боев или беспорядков. Не было и победных песен.

Интеллигенция, так давно ждавшая общественных перемен, пребывала в эйфории и жаждала приступить к созиданию нового прогрессивного государства.

Максимилиан Волошин, проводивший зиму в Москве, бурлил энергией. Словно Буревестник, он носился по городу, восторженно делился с друзьями и знакомыми планами, проектами. Многие разделяли его энтузиазм и веру в блестящие перспективы обновления государства, кто-то держался настороженно. Огромная фигура Макса источала такую надежность и силу, что спорили с ним редко.

Макс вторгался в комнату Марины, неся с собой свежее дыхание близкой весны. Сколько радости было на его львином лице, сколько восторга звенело в блестящих тирадах! Марина лишь натягивала до ушей плед и сильнее вжималась в мягкий, спасительный диван. Вбегавшая за гостем горничная спешно забирала его шляпу и пальто. Аля, рисовавшая «синюю революцию» на чистой стороне каких-то рукописей, оставшихся из архива деда, вскакивала, чтобы сделать книксен.

— А скоро и этих глупостей вовсе не будет! — Максимилиан протягивал девочке великанскую ладонь и деликатно сжимал ее крошечную ручку. — Вот так лучше — верно? Рукопожатие — это открытый жест содружества, независимо от пола и возраста. Знаешь, ведь это я научил твою знаменитую маму здороваться — совать для пожатия не какую-то вялую дохлую рыбу, а честную, сильную ладонь.

— Мама вообще очень сильная. Она, наверно, боялась повредить людям руку и потому не сжимала ее, а давала только дотронуться.

— Сильная? А я вот не вижу! — он подошел к дивану Марины, та даже не обернулась. — Все лежите, драгоценная моя! Так всю историю на диване и пролежите. Там вся Москва в красных флагах! У всех банты, автомобили в лентах! Второго марта образовалось Временное правительство! Это великий этап! Ве-ли-кий!

— Угу…

— Вы хоть в курсе, что император Николай третьего дня отрекся от престола?

— Глаша сказала, ей дворник доложил.

— А вчера отрекся от престола и его брат Великий князь Михаил Александрович! Это же — свобода! Первый акт русской революции свершился бескровно! — потирая руки, Макс большими шагами мерил комнату.

— Теперь наступит всеобщее благоденствие, — подала бесцветный голос Марины.