Марина Цветаева. Неправильная любовь

Цветаева — поэт вне времени — на все времена. И во все времена она окажется не по росту многим. Что вполне понятно, ведь зачастую поэзия не соответствует стандартам.

Нелюбовь парижан и Цветаевой была взаимной. Если «парижан» отталкивала высокая романтика Цветаевой, устремленность прочь от земного ввысь, то и ей была чужда их приземленность, ограниченность их поэтического мира, полушепот салонных голосов. Красноречивый показатель: за 14 парижских лет Цветаевой удалось издать всего одну книгу…

— «Кликушеская проза»! — лучше бы он сразу признался, что полный идиот, этот замшелый «мэтр»! — Марина рвала газеты и бросала в мусорное ведро.

— Марина, вы молчите, и они все более свирепствуют. — Сергей отбросил газету с очередным воплем, высмеивающим «цветаевскую истерику». — Неужели вас не волнует мнение читающей публики и критика совершенно безразлична? — Сергей не мог понять настроения Марины, веселившейся от нападок.

— О нет! Непонимание и несправедливость бесят меня. Но я не позволю никому из этой своры вывести меня из себя. Вам известен мой неизменный жизненный девиз: Ne daigne.

— «Не снисхожу». Это лучшая защита, возможность подняться «над». И оттуда плевать!

Сергея удивляло, что в нем самом нет прежде вскипавшего бешенства на всякую обиду, брошенную в адрес Марины. Приглядываясь к себе, он с удивлением начинал понимать, что их общий, неразделимый внутренне путь с Мариной разошелся. Как же и когда это случилось?

Сергей, росший слабым и впечатлительным ребенком, с детства боялся темноты, разбойников, мертвецов. Боялся спать в темной комнате или когда дома не было родителей. Он боялся обидеть, быть несправедливым, солгать даже мысленно, боялся помешать, быть навязчивым. Болезненная деликатность и крайняя ранимость сына беспокоила родителей с раннего возраста. «Перерастет» — считали все и упирали на необходимость лечить легкие.

В сущности, его спасла Марина. Своей огромной, как раз ему по мерке, — любовью. Своей заботой и преклонением. Первые симптомы разлада проявились в порыве Марины к Парнок, в увлечении Мандельштамом. Сергей, переросший прежние страхи, нашел в себе силы противостоять унижению отверженности — уйти в санитары военного поезда. И после — рвался воевать за Россию. Не проявил особой удачливости, но ни разу не струсил, не предал. Все это время они были с Мариной как сплетенные корнями деревья. Она поддерживала его, он жил и боролся ради нее, прощая измены. Множество эпизодов Марининых страстей прошли по «статье» платонического «содружества душ», издержек поэтических пожаров. Сергей старался понять и объяснить Маринину особенность «питаться влюбленностями», как потребностями поэтического механизма «возгорания». Он прошел войну с Мариной в сердце, каждый миг спасаясь мечтой о мгновении встречи. Когда же через пять лет мучительной разлуки встреча эта произошла — как больно Сергей «разбился» о Маринино равнодушие, увлеченность другим. А ведь только она, как поэт, пользовалась привилегией «разбиваться вдребезги»!

Надежды Сергея на спокойную семейную жизнь в эмиграции оказались наивны. Марина уже шла по своей дорожке. Сплетясь корнями со своим суженым — ветвями тянулась к свету новых увлечений. Пожар любви с Родзиевичем едва не спалил ее дотла. Но какие стихи выросли на пепелище! Марина спаслась — ушла в обожание сына. А Сергея история с Родзиевичем сломала. Эфрон вдруг понял, что является лишь придатком Марины — знаменитого Поэта. Придатком ее воли, ее характера, поступков, решений. И лишь одно может поднять его в ее глазах — освобождение. Собственная, раздельная в мыслях и душе жизнь, сопоставимая с жизнью Марины. Поэта и актера из Эфрона не вышло — но ведь как лихо идут дела в социальной сфере! Политика — вот истинное дело Сергея, наследственного политика, человека боевой биографии и незапятнанной чести. Марина поймет, Марина оценит. Не может не оценить, когда он сумеет принести родине реальную пользу…

— Извините, мсье, двое детей, большая семья… Это слишком низкая оплата. — Перед ним захлопнулась дверь очередной квартиры. Надо было подыскать на зиму жилище подешевле, в каком-нибудь рабочем пригороде. Сергей обходил подчеркнутые в газете с объявлениями адреса, и везде одно и то же — квартира оказывалась слишком дорогой для них. Даже те, что пугали ужасающим убожеством. Вспомнились дни, когда они с Мариной бегали по Москве, выбирая жилище поэкзотичней, и наткнулись на квартиру в Борисоглебском! Оплата ведь не смущала, о деньгах можно было не думать… Прочь воспоминания — впереди жизнь. Сергей чувствует, что сумеет выбраться из норы нищенства, вырваться из жалких трущоб. Надо только мыслить позитивно — это ему всегда удавалось.

Он брел по Парижским улочкам, полным печальных людей с глазами «разбившихся» вдребезги эмигрантов, и ощущал себя иным, предприимчивым, сильным. Он чувствовал, что сумеет подняться над ними, превратить свою обидную ненужность в деятельность яркую и полезную.

«Дай мне руку — на весь тот свет!»