Читаем Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 полностью

Итак, объявите отцу, что едете 31-го вечером, установите дело с деньгами, когда можно рассчитывать, и — с Богом! 16-ое — 31-ое — две недели. Не забудьте справиться на Монпарн<асском> вокзале о billets de bains de mer [361] (167 фр<анков> туда и обр<атно>, срок — месяц) — даются ли таковые <дальнейший текст написан на полях и между абзацами> на сентябрь. (Сезон: июль — авг<уст> — сент<ябрь>). Сделайте это тотчас же, ведь это большая льгота. (210–167). С<ергею> М<ихайловичу> пишу благодарность. А что с турниром? Есть хорошие строки в Ваших стихах.

                             М.


Когда отвечаете, всегда кладите письмо перед собой, иначе из Зх вопросов неизбежно опустите 2. Этому меня научила моя швейцарская бабушка [362] (из La Chaux-de-Fonds, près Neufchâtel).


Впервые — Несколько ударов сердца. С. 67–69. Печ. по тексту первой публикации.

71-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Pontaillac, près Royan

Charente Infér

Villa Jacqueline

20-го августа 1928 г.


Дорогая Саломея, все ждала от Вас весточки, — где Вы и что́ Вы, а, главное, что с Ириной? [363] Я Вам писала последняя.

У нас начался разъезд, — 8-го уехал С<ергей> Я<ковлевич>, вчера С<ув>чинский и Алексеев, днем раньше — Карсавины. Но не-евразийцев здесь еще гибель, у русских по летам таинственная тяга друг к другу.

Милая Саломея, мне очень тяжело напоминать Вам, особенно сейчас, когда у Вас такая забота, — откладывала со дня на день и занимала у знакомых — нельзя ли было бы получить август<овское> иждивение? 28-го уезжает В<ера> А<лександровна> С<ув>чинская (при встрече много об этой странной паре расскажу) я ей кругом должна, хотелось бы отдать, и, вообще, не на что жить, — здесь очень дорого, в Париже держишься дешевкой, т. е. разностью качества и цен тех же предметов (можно за 1 фр<анк>, можно за 10 фр<анков>, — здесь всё за 10 фр<анков>. Карсавины, сняв на 3 мес<яца>, просуществовали месяц.

Если бы не дороговизна, здесь очень хорошо. Чудесные окрестности, — огромный сосновый приокеанский лес, на десятки верст, деревеньки со старыми церквами, кроты (не люблю!) Сам Понтайяк — суша, жив только пляжем. Пробуду здесь с детьми до конца сентября, радуюсь тишине.

Очень жду от Вас вестей, заходил ли к Вам С<ергей> Я<ковлевич>, м<ожет> б<ыть> в первые дни не успел, — за его отсутствие скопилось множество дел по из<дательст>ву, — евразийский верблюд. (Кажется, будет редактировать евраз<ийскую> газету [364], но м<ожет> б<ыть> это секрет.)

Целую Вас нежно, простите за просьбу, пишите.

                             МЦ.

Посылаю заказным, чтобы во всяком случае переслали.


Впервые — СС-7. С. 116–117. Печ. по СС-7.

72-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 21-го авг<уста> 1928 г.


Дружочек, получила Ваше негодующее письмо — простите мне то́, меня просто зло взяло, что все едут, а Вы нет. Когда меня спрашивают, что такое быт, я не задумываясь говорю: препона. И, пожалуй, правильно: на том свете быта не будет.

«На кой чорт мне тогда деньги…» хочется, по Волконскому, сказать: «Как это мило». Рифмую этого чорта с Вашим — помните? «Я бы? Философом — или меценатом». Мне тогда это страшно понравилось, меценатство раскрылось как широкие ворота.

Милый друг, мне иногда жалко, что Вы мужчина, а я женщина, — было бы то же и — хотела: чище, нет! — стойче. Пол, в дружбе — вулкан (для совершенства подобия нужно было бы, чтобы погибла не Мессина, а Сиракузы) [365]. Взрыв — изнутри. Для дураков — лавина: накатывающая, вещь извне.

Такой я была 16 л<ет>, такова сейчас, такой умру. Тайное сопротивление не другому, не себе, а вещи. Яблока — червю. (Проверьте подобие: червь прогрызает нору, выжигает черноту, опустошает).

И — озарение! будь я не «она», а «он» — тогда бы мы уж наверное были вместе. Что другим гарантия, то нам — а ну-ка, обратное гарантии?

Ко́люшка родной, мне с Вами хорошо по-всякому, как Вам со мной, несовпадения быть не может. Кстати, при встрече — любопытный спор с Саввой о Тристане, касающийся каким-то краем, — да пожалуй и всеми! если сверху: superposer! [366] — и Вас. В общем спор сводится к: герой или не-герой Тристан. Ответьте мне, что думаете [367]. Потом расскажу и нападение и защиту (трудней, чем думала —ете).


— В воскресенье отправила письмо П<авлу> П<авловичу> — просьба о гонораре и — приглашение. Побудительные причины (несколько) Вы знаете: здесь и расчет, и ставка, и искушение судьбы (себя), и непосредственное желание доставить радость, и женски-светское приличие, и русское гостеприимство, и — «а ну́»?

Повторяю, нам с Вами по-всякому хорошо, будет хорошо и так. — «Я тебе не помешаю?» — «Нет». Не уговаривайте и не отговаривайте, «под небом места много всем» [368].

Приглашала убедительно, деловито, чистосердечно. Не приедет — останется факт приглашения.

— Очень любопытно, как встретил мое письмо? Сказал ли? Показал? Как вели себя — Вы́? Безукоризненно, не сомневаюсь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Письма
Письма

В этой книге собраны письма Оскара Уайльда: первое из них написано тринадцатилетним ребенком и адресовано маме, последнее — бесконечно больным человеком; через десять дней Уайльда не стало. Между этим письмами — его жизнь, рассказанная им безупречно изысканно и абсолютно безыскусно, рисуясь и исповедуясь, любя и ненавидя, восхищаясь и ниспровергая.Ровно сто лет отделяет нас сегодня от года, когда была написана «Тюремная исповедь» О. Уайльда, его знаменитое «De Profundis» — без сомнения, самое грандиозное, самое пронзительное, самое беспощадное и самое откровенное его произведение.Произведение, где он является одновременно и автором, и главным героем, — своего рода «Портрет Оскара Уайльда», написанный им самим. Однако, в действительности «De Profundis» было всего лишь письмом, адресованным Уайльдом своему злому гению, лорду Альфреду Дугласу. Точнее — одним из множества писем, написанных Уайльдом за свою не слишком долгую, поначалу блистательную, а потом страдальческую жизнь.Впервые на русском языке.

Оскар Уайлд , Оскар Уайльд

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное
О том, что видел: Воспоминания. Письма
О том, что видел: Воспоминания. Письма

Николай Корнеевич Чуковский (1904–1965) известен прежде всего как автор остросюжетных повестей об отважных мореплавателях, составивших книгу «Водители фрегатов», и романа о блокадном Ленинграде — «Балтийское небо». Но не менее интересны его воспоминания, вошедшие в данную книгу. Судьба свела писателя с такими выдающимися представителями отечественной культуры, как А. Блок, Н. Гумилев, Н. Заболоцкий, О. Мандельштам, Ю. Тынянов, Е. Шварц. Будучи еще очень юным, почти мальчиком, он носил любовные записки от В. Ходасевича к Н. Берберовой. Обо всем увиденном с удивительным мастерством и чрезвычайной доброжелательностью Чуковский написал в своих мемуарах. Немало страниц «младший брат» посвятил своим старшим друзьям — «Серапионовым братьям» — И. Груздеву, М. Зощенко, В. Иванову, В. Каверину, Л. Лунцу, Н. Никитину, В. Познеру, Е. Полонской, М. Слонимскому, Н. Тихонову, К. Федину. Особая новелла — о литературном салоне Наппельбаумов. Квартиру известного фотографа, где хозяйничали сестры Ида и Фредерика, посещали Г. Адамович, М. Кузмин, И. Одоевцева и многие другие. Вторую часть книги составляет переписка с отцом, знаменитым Корнеем Чуковским. Письма, известные до сих пор лишь в меньшей своей части, впервые публикуются полностью. Они охватывают временной промежуток в четыре с лишним десятилетия — с 1921 по 1965 год.

Корней Иванович Чуковский , Николай Корнеевич Чуковский

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное