Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Прочла Психею [425]. Как — по-латински! Сказано всё без остачи. Почему Апулей — ты? [426] И зачем отождествлять себя с таким бесконечномилым — и малым? Хорошая сказка — и прекрасный символ (Психея (Душа) соперница Венеры. Психеей (Душой) плененный Амур. Душа на Красоту: коса на камень). Но — как весомо, как осязаемо, как земно. Сказка, которую нужно написать за́ново: одухотворить — Душу. Недаром я люблю немцев и греков.

Но с книжечкой сплю и буду спать.

(По-моему «Аленький цветочек» — помимо эпизода с Венерой — точь-в-точь то же. Но — насколько лучше!)

_____

Р<ильке> еще не читаю, именно потому что очень хочу. Страх радости и — может быть — страдания. Чего-то жду, это не книга, нельзя просто. А ту́ — тебе дарю.

Высылаю тебе завтра две книжки, пока без надписи, прочти и напиши. Одну из них ты, верно, знаешь, прочти еще. Одну из них любил Гёте, другую — Р<ильке>. Не считайся с моим мнимым мнением, пиши свое. До моего приезда осталось 3 недели. Радуюсь кольцу, печать чудная, вожатый — либо Эрос, либо Вакх. — Пиши о маме. —

Прилив у самой двери. Впущу тебя — впущу его.

<На полях и между абзацами:>

Что С<ергей> М<ихайлович>? Давно у него не был? (Я — давно не писала). Пойди, окунись в родное. Обнимаю тебя. М.

Когда-нибудь — когда ты будешь большой, а я старая, ты приедешь сюда, в Понтайяк, пойдешь — один — лесом на Côte Sauvage? Ты же меня здесь — не терял! Только тогда — потеряешь.

Впервые — Несколько ударов сердца. С. 101–104. Печ. по тексту первой публикации.

84-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 7-го сент<ября> 1928 г.

Ко́люшка родной! Простите мне вчерашнее письмо, но — «за птенца дралась наседка» [427] (еще Слоним обиделся за амазонку [428], не поняв, что в том-то и вся соль!) — не могу несправедливости. У меня не по́-милу хорош, а по-хорошему — мил, особенно с тобой.

Только что твое письмо о перемещении матери [429]. А ты где теперь будешь? Чуяло мое сердце, что на том верху я буду только раз! (бывший).

— Ты сберег мать от большого ужаса, но — может быть — и от большого счастья. Думал ли ты о последнем часе — в ней — женщины? Любить, это иногда и — целовать. Не только «совпадать душою». Из-за сродства душ не уходят из дому, к душам не ревнуют, душа — дружба.

Но — ты дал ей чистую рану (того она, конечно, вознесет превыше облаков, и ТАМ — с ним будет!) — сейчас в ней огромная пустота не-сбывшегося, — заполнит работой.

Я рада за нее — и мне больно за нее. А боль всегда слышней радости.

— Когда ты когда-нибудь захочешь уйти из дому, тебя твой сын так же удержит, как ты — сейчас — мать. La justice des choses [430].

О, Ко́люшка, такой уход гораздо сложнее, чем даже ты можешь понять. Может быть ей с первого разу было плохо с твоим отцом (не самозабвенно — плохо) и она осталась, как 90 или 100 остаются — оставались — как будет оставаться 1 на 100 — из стыда, из презрения к телу, из высоты души.

И вот — молодость кончается. Ей за-сорок, — еще 5 лет… И другой. И мечта души — воплотиться, наконец! Жажда той себя, не мира идей, хаоса рук, губ. Жажда себя, тайной. Себя, последней. Себя, небывалой. Себя — сущей ли? — «Другой»? Средство к самому себе, наш слепой двигатель. Посылаю тебе две книжки, ничего не скажу, скажи — ты. Дошел ли рыцарь? [431] (Заказным, пропасть не может.) Сейчас ухожу в Ройян, обрываю письмо, вечером буду писать еще, люблю и обнимаю тебя, спасибо за все.

                             М.

Чудесная печать.

До чего мне ее жаль!

Как себя. — Дай ей когда-нибудь мою Поэму конца. Всё поймет! (Напишет — изнутри — заново.)

Впервые — Мир России. С. 165. СС-7. 202–203. Печ. по СС-7.

85-28. А.А. Тесковой

Понтайяк, 9-го сентября 1928 г.

Дорогая Анна Антоновна! Получила Ваше письмо из чешских лесов, где Вас уже нет (и где я — еще есть!). Мой океан тоже приходит к концу, доживаю. Впереди угроза отъезда: перевозка вещей, сдача утвари — хозяйке, непредвиденные траты, финальный аккорд (диссонанс!). Боюсь этих вещей, томлюсь, тоскую. Зачем деньги? Чтобы не мучиться — душевно — из-за разбитого кувшина.

В сентябре должен был приехать сюда ко мне один мой молодой (18 л<ет>) друг, чудесный собеседник и ходок [432]. Сентябрь — месяц беседы и ходьбы: беседы на ходу! я так радовалась — и вот — как всегда — что́? — несвершение. В последнюю минуту оказалось, что ехать не может, действительно не может, и я бы не поехала. Остался по доброй воле, т. е. долгу, — как я всю жизнь, как Вы всю жизнь — оставались, останемся, оставаться — будем. Так же не поехал на океан, как я не поеду к Вам в Прагу. — Порядок вещей. — Не удивилась совсем и только день горевала, но внутренно — опустошена, ни радости, ни горя, тупость. Ведь я в нем теряю не только его — его-то совсем не теряю! — а себя — с ним, его — со мной, данную констелляцию в данный месяц вечности, на данной точке земного шара.