Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Не сердитесь, дорогая Анна Антоновна, за такое эгоцентрическое письмо, Вам пишет человек — под ударом.

Не знаю, знаете ли, т. е. писала ли — мой Мо́лодец сейчас переводится на английский язык [1004], уже кончен — Гончаровские иллюстрации тоже — все дело за издателем, к<отор>ый по всей вероятности найдется. Тогда все-таки получу авторские, хоть что-нибудь.

Сама перевожу его на франц<узский>, — стихами — сделана половина, авось летом кончу, нужно кончить.

Простите за долгое молчание, люблю и помню Вас всегда.

                             МЦ.

— Бедный Маяковский! (Ваш «сфинкс».) Чистая смерть. Всё, всё, всё дело — в чистоте [1005].

Аля и Мур Вас целуют.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 83 (с купюрами). СС-6. С. 386. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 129–130.

17-30. В.Б. Сосинскому

                             Милый Володя!

А Вы сможете быть у меня на вечере распорядителем? А то у меня только одно лицо мужского рода, — маловато. Об этом же прошу и Варшавского [1006]: надпишите пожалуйста закрыточку, не знаю адреса.

Думаю (между нами) что вечер будет постыдноватый: одновременно бал в пользу Триречья [1007] и еще что-то.

— А у меня на вечере новый номер, к<оторо>го не угадать! Сама удивлена выше слов. —

Насчет распорядительства ответьте. (Хотя — может быть — и рассаживать будет некого! Разве что — участников!)

Написали ли заметочку? [1008]

Сердечный привет всем.

                             МЦ.

Медон, 23-го апр<еля> 1930 г.

Впервые — НП. С. 244–245. СС-7. С. 90. Печ. по СС-7.

18-30. В.Н. Буниной

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

23-го апреля 1930 г.

Христос Воскресе, дорогая Вера Николаевна! И одновременно — Воистину, потому что милое письмо Ваше не могла воспринять иначе как: Христос Воскресе! —

Сердечное спасибо, Вы очень добры, и все это очень растравительно. Трагическая часть вечера — в сочувствии, а не в равнодушии: последнее в бытовом порядке вещей, и во мне ничего не вызывает. Такая же присылка как Ваша — ВСЁ.

Ну вот.

Целую Вас.

                             МЦ.

… Будет скоро тот мир погублен!
Погляди на него тайком —
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом… [1009]

(16-ти лет, в 1910 г. [1010] — не знала, что сожгут! [1011])

Да! Если устали (а устали наверное!) — на мой вечер не приходите, тем более, что я буду читать последней и немного. Когда-нибудь (- да!) увидимся по-человечески — посидим, поговорим, а это ведь лучше «вечеров»? —

Впервые — НП. С. 406–407. СС-7. С. 239. Печ. по СС-7.

19-30. С.Н. Андрониковой-Гальперн

                             Милая Саломея!

Если можно — назначьте мне вечерок поскорее. Пока все свободны кроме среды. А то после вечера ряд свиданий, и я боюсь, что опять вся неделя разойдется. Пока не связываюсь ни с кем.

М<ожет> б<ыть> дадите телеграмму? Просто день, я буду знать, что от Вас.

Аля учится, я свободна только вечером.

Целую Вас.

                             МЦ.

Медон, 2-го мая 1930 г., пятница.

Впервые — СС-7. С. 128. Печ. по СС-7.

20-30. Н. Вундерли-Фолькарт

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

8-го июня 1930 г.

                             Милостивая государыня,

всего лишь несколько слов, чтобы Вы знали: я получила Ваше славное письмо.

В ближайшие дни я еду в Савойю — там должны мы были встретиться с Р<ильке>. Он спрашивал: «Когда?» [1012] Я сказала: «В комнатах я сидеть не желаю, а на улице зимой холодно, так что…» [1013] Тут он сразу же отозвался, и странно (весь он!) — писал о чем-то другом и внезапно, отрывисто:

Только не надо ждать весны

! [1014]

Это было его последнее письмо. Я изумилась тогда: ему-то незачем так спешить, да и ради меня незачем. Что такое? — Это было то самое.

Вот.

Итак, в ближайшие дни уезжаю в Савойю. И, быть может, милая милостивая государыня, Вам однажды захочется навестить меня там. Это деревушка, близко от Шамони. Ведь я сама не могу к Вам приехать, как бы мне ни хотелось. Я — русская, визы мне не дадут, к тому же в Швейцарии все так дорого — душе моей лучше б странствовать в одиночку.

Как это было б чудесно! Вы обрадовались бы мне (я зову Вас, поэтому говорю о Вашей радости). Так Р<ильке> тоже радовался мне, я была наверное его последней радостью как женщина и чужестранка, и к тому же еще — волжский мир [1015].

В Савойе я пробуду три месяца. У мужа больные легкие, с декабря месяца он в санатории, теперь он снял для нас крохотный летний домик неподалеку. Для нас, то есть для меня и детей: девочка шестнадцати лет и пятилетний мальчик. Мне самой — тридцать пять [1016].