Марина Цветаева. Письма 1933-1936

Бесконечно хуже у меня с Посл<едними> Нов<остями>: они уже четвертый месяц не напечатали ни одной моей строки, т. е. у них не заработала ни франка, и угробливают уже вторую мою вещь («Посмертный подарок» — о поэме Н<иколая> Гронского, — а отец в редакции и в восторге от статьи, кроме того личный друг Демидова.)[956] — Все меня посылают к Милюкову, но, боюсь, при моем нраве такой разговор — разрыв. Ибо не просительницей приду — на бедность, это особ-статья, а с простым запросом: почему всех, кроме меня?

Переписываю сейчас начисто I ч<асть> воспоминаний о Блоке, к<отор>ую буду читать на совместном выступлении с Ходасевичем[957]. — Придете?

Еще раз спасибо и, если не трудно, милый Вадим Викторович, наведите справки, в чем дело с Посл<едними> Нов<остями>. Ибо здесь что-то есть.

— И вовсе Вы передо мной не «буржуй». Буржуй начинается за чертой полной обеспеченности, т. е. безнаказанности.

А немножко лучше, немножко хуже — je n'y regarde pas de si pr*s[958] — и все там будем.

Вот, ниже меня (этажом) живут русские — в настоящей трущобе; советской: несказанной. И еще какого-то слепого с улицы у себя поселили. Так что Вы правы: все — относительно[959].

Сердечный привет.

                                       МЦ.

Впервые — Надеюсь — сговоримся легко. С. 72–73. Печ. по тексту первой публикации.

6-35. А.А. Тесковой

Vanves (Seine)

33, Rue Jean-Baptiste Potin

Ванв. 24-го января 1935 г.

                         Дорогая Анна Антоновна,

Ваше письмо я прочла матери Гронского, в ее огромной и бедной студии (она скульптор), где из стеклянного шкафчика глядит ее сын — то десятилетним фавнёнком (острые ушки!), то 16-летним почти-собой, и последняя скульптура — статуэтка во весь рост: сидит с чуть-наклоненной головой, руки в карманах, нога-на*-ногу, — вот-вот встанет: сидение, как бы сказать, на отлете, дано ровно то мгновение до-приподымания. Вещь меньше, чем в * метра: как в обратную сторону бинокля…[960]

А Аля только что дала пощечину — рукой в грязной у*гольной перчатке — Муру за то, что вез по комнате стул и «обещала» изрисовать все его школьные книги (21 год, а по чести — 22, п<отому> ч<то> ей случайно когда-то год убавили) за то, что он к какой-то картинке пририсовал усы. Я на удар ответила ударом, ибо не могу, чтобы Муру давали по лицу. Я ее ненавижу.

Сегодня утром молча отказалась идти за молоком и пошел отец, к<оторый> еле ноги таскает.

Но — довольно об этой язве.

_____

…Счастлива, что так отозвались на поэму Н<иколая> П<авловича>. 21-го с его смерти было 2 месяца, я случайно оказалась в этот вечер у его матери (мать и отец живут врозь) и слезла на том самом метро Pasteur, где он погиб. Долго смотрела — спрашивала.

Совсем не знаю, возьмут ли Посл<едние> Нов<ости> мой «Посмертный подарок»[961]. Вещь, разрубленная пополам и подписанная мною ровно 300-ой строкой, чуть ли не посреди фразы, валяется. За 4 месяца не напечатали ни одной моей строки.

Нынче сговорилась с А<нной> И<льиничной> Андреевой о печатании на машинке, она это охотно сделает, тогда — пришлю. Она живет очень далеко и вижу се редко, это для меня большое лишение. И для нее.

Огромное спасибо за подарок. Были с Муром два раза в кинематографе и 1-го (десятилетие!) подарю ему от Вас какую-нибудь хорошую книгу.

Хочу отправить сейчас — это не письмо — привет и отклик. Будет минута — пришлю стихи. Я их почти никогда больше не пишу: нет времени: хотят прозы и все (!!!) время уходит на нее: а потом — не берут.

Обнимаю Вас и люблю. Спасибо за все.

                                       МЦ.

Мать Н<иколая> П<авловича> — тех юношей везших мать в храм — знала[962]. Она, как и он, чудно знает античный и мифический мир.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 119 (с купюрами). СС-6. С. 419. Печ. полностью по кн. Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 206–208.

7/8-35. В.Н. Буниной

Vanves (Seine)

33, Rue JB Potin

6-го февраля 1935 г.

                         Дорогая Вера.

Знаете ли Вы, что я ничего не получила с писательского вечера?

Было — так: я послала Алю с вежливым письмом к Зеелеру — 1-го февраля, решив, что достаточно ждать — и вот их беседа.

Он: — Привет принимаю, а суммы никакой не дам. Аля: — Почему? — П<отому> ч<то> мне сказали, что Ваша мать уже получила с бриджа для молодых писателей[963]. Мы же получили всего 89 прошений и 50 удовлетворили. Аля: — Моя мать ни о каком бридже не слышала. Он: — Да? Если это та*к — пусть подтвердит письменно — проверять не буду — и тогда постараюсь ей что-нибудь наскрести.

Вера! Я — взорвалась. Во-первых — на Алю, — вот уж не моя кровь! Стоять такой овцой, — ни слова негодования, ни звука в защиту — а как умеет дерзить! (мне). Во-вторых — на Зеелера. Кто-то сказал, и этот, не проверив, сразу исключил меня из числа получающих. И «наскрести», — точно я нищенка, последняя из последних.

Вот мое письмо к нему: