Читаем Марина Цветаева. Письма 1933-1936 полностью

Насчет «приходит в пах»: — Вы меня не поняли. Это — им приходит в пах, нам — только в душу, и не приходит — было всегда. Знайте одно: когда душа есть, она — всё: не-души — нет, и никакого отдельного паха нет: это для докторов есть: «ранен в пах», мы — всегда в душу, как тот средневековый голый герцог, в ответ на удивление крестьянина — не холодно ли ему: — Ты же ходишь с открытым лицом, и тебе не холодно. Так я — «весь лицо». Я в очень раннем детстве например никогда не могла понять: — «Мама, у меня тоска или меня тошнит?»… А теперь утверждаю, что всегда — тоска, что тошнит — нет.

_____

— «Ведь требовал я невозможного, понимая, что требую невозможного…» Не забудьте, что мнящаяся нам невозможность вещи — первая примета ее естественности, само собой разумеемости — в мире ином. Ведь все мы удивлены, что нельзя ходить по* морю: раз море есть — и ноги есть. И когда Христос идет по водам[1719] — мы сразу узнаем — и успокаиваемся. Как сразу, во сне, узнаём упругость (держательскую способность) воздуха. И разве, сейчас, не естественно, — что я Вам пишу — что* пишу? Разве не чудовищно было бы — мне (будучи мной) на Ваше письмо отозваться — иначе? Разве не то было бы — чудо (гнусное).

Всё, что не чудесно — чудовищно, и если мы в этом чудовищном обречены жить — это не значит, что оно — закон, это значит только, что мы — вне нашего закона.

_____

(Всё о том же, т. е. Вашей «невозможности»)… Мы играем — не с теми. (Те есть). Мы от нетерпения (у души — свои сроки) опережаем настоящего партнера и клонимся к любому, внушая ему быть — любимым. Заметьте, кстати, какие мы не-с теми (с не-теми!) — жалкие: ни на что непохожие, нелепые, уроды какие-то… Когда Вы себе с другим перестаете нравиться (хотите «исправиться» — или развратиться) — уходите от него, потому что он Вам — яд.

Будьте только с тем, кто Ваше самоощущение повышает, подтверждает ( — Значит: будь один? — Да, значит — будь один. — Нет, значит — будь со мною) — на выбор, ибо оба ответа — одновре*менны и — предельно мои.

— Пишу Вам в свой последний свободный день. Завтра — 30-го — укладка, послезавтра — отъезд: пока что в Ванв, а оттуда — возможно — в тот самый замок[1720], где мы нынче были с Вами — в моем сне. У нас с Вами была своя собака, т. е. особая, отдельная от всех, и всё дело было в ней. Я была озабочена Вашей светящейся белизной среди других загорелых лиц. Ваше лицо сверкало как серебро, и по этому сверканию (я и во сне близорука) я Вас узнавала. Замок этот — в горах — и оттуда мне еще легче будет с Вами дружить. (Замок очень темный, весь в елях, — оттого Ваше лицо так и сверкало. —)

Спасибо за тетрадь о прадеде[1721]. Орел был! Я бы за такого прадеда — дорого дала и много из него сделала. Напишите о нем: его. Ведь, честное слово — сто*ит всех синих рубашек мира![1722] Напишите — поэму: ведь Вы умеете писать стихи. Дайте его в ряде видений. Кто был — должен быть всегда, а это — забота поэтов. Вспомните рильковского Корнета[1723], только Р<ильке> — в нем — почувствовал себя ребенком, а Вы в своем — почувствуйте себя мужем. (Это навряд ли Вам будет — в жизни — дано, на Вас неизгладимая женская печать: женских рук над Вашим младенчеством, та же печать, что на Р<ильке> — он никогда не стал мужем, хотя умер пятидесяти лет. Но дал он — и Мазепу[1724] и нашего Riese von Murom (Sass Ilya — der Riese von Murom)[1725] и Авессалома[1726] — и мужа из мужей — Царя Давида[1727], и ско*льких!) Дайте — деда и подарите его — мне.

_____

Не пишите мне до верного адреса — не хочу пересылок. Т е. пишите — и не отсылайте, извещу — скоро.

Дома (в Ванве) постараюсь напасть на след своих Юношеских стихов — только не затеряйте, вторых у меня нет — (стихи 1912 г. — 1916 г., не печатались) и всё сделаю, чтобы достать Вам Стихи к Блоку (одна книжечка должна где-то быть) — я хотела Вам перстень[1728] (серебряный) — но у Вас есть, и двух — нельзя. (Мой перстень — который хотела — и который ношу на левой руке — абсолютно Ваш: весь — Вы, но, повторяю, не надо и нельзя — двух, у Вас тогда будет: «main bagu*e»…[1729] и каждый из двух потеряет свой смысл. Поверьте, мне очень трудно от этого видения отказаться (своего перстня на Вашей руке), но делаю это — для Вас. Когда Вы мне напишите, что на Ва*шем, я Вам напишу, что на моем-Вашем. Не забудьте!).

Карточку тоже пришлю: себя в 1916 г. и себя в 1936 г. (собственно, летом 1935 г. — mais c’est tout comme[1730], a 1916 — 1936 — дата).

Ну! — вот.

                                       МЦ.

<Приписка на полях:>

Тетрадь сохраню и верну по первому слову. — Какая скука — рассказы в «Совр<еменных> Зап<исках>» — Ремизова и Сирина[1731]. Кому это нужно? Им — меньше всего, и именно поэтому — никому.

Прочтите: Письма оттуда[1732] и непременно напишите, дошли ли. Лучшая вещь в книге.


Впервые — Опыты. V. С. 45–50 (с купюрами). Печ. полностью по СС-7. С. 565–568.

59-36. А.Э. Берг

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное