Читаем Марина Цветаева. Письма 1933-1936 полностью

Ваше письмо (последнее) лежит у меня во Втором Фаусте: спит в нем, обнятое гётевским восьмидесятилетием — и всею игрою тех Нереид и Наяд[1765]. Это Ва*ш дом, Вы в нем живете. Сколько у Вас сейчас домов, кроме бернского: я, моя тетрадь, мой замок, Второй Фауст. Какой Вы сейчас любимый и сохранный — если бы Вы знали!

Раз мы всё равно не расстаемся (я говорю мы, п<отому> ч<то> иначе нет ничего, т. е. обычное: я и ein Idol[1766]) раз мы всё равно не расстаемся — бессмысленно не быть вместе.

Но я бы хотела быть с Вами совсем без людей, совсем одна в огромной утробе — за*мка — и нам прислуживали бы руки, как в сказке Аленький Цветочек[1767]. — Хочешь? — И я знаю, что к нам, привлеченные чистотой и жаром, пришли бы все прежние жители этого за*мка, все молодые женщины, и все юноши (я тебе скоро пришлю их портреты: я их для тебя украла) и все бабушки в чепцах и прадеды в халатах, и любили бы нас, и мы бы царили над ними и, в конце концов — незаметно перешли бы к ним в стены и когда пришли бы другие — никого бы не нашли.

_____

Я хочу с Вами только этого, только такого, никак не называющегося, не: сна наяву, сна — во сне, войти вместе с Вами в сон — и там жить. Потому, что Вы тоже пленный дух[1768], как я, — не дух (духовность) a ein Geist: ein Gast[1769]. Я это знаю, поняла по первому зову.

_____

(Всё еще 9-го, понедельник).


Нынче, открывая дверь в свою заведомо-пустую комнату, я на секунду задержалась на пороге с мысленным вопросом: — Можно? — И удивиться не успев (на свою рассеянность) поняла: она до того заселена Вами, что если меня в ней нет, то в ней, конечно — Вы.

_____

Я не люблю детского общества: грубо, мальчишески и девчончески-профессионально, громко, и если я гуляю с детьми, то всегда внутренне-насильственно — а нынче я и внутренно согласилась, из соображения: — Раз я иду с другим, то естественно, чтобы и Мур шел с товарищем. И только потом установила, что я ни с кем не иду.

_____

До Вашего письма я все время переводила Пушкина — целыми потоками — лучшие его стихи[1770]. (Когда-нибудь пришлю — или прочту.) С тех пор — ни строчки. Сейчас я думаю о Вас: думаю — Вас. Это очень серьезное занятие (Бедный Р<ильке>! Мне одна люба*я, любезная французская дама рассказывала: — Il nous lisait toujours ses *crits fran*ais, en nous demandant * mon mari et * moi (муж — корректный морской офицер-француз) — si c’*tait assez clair. Un jour il nous lit: — Cette femme a les mains sur les genoux. Elle ne bouge pas. Elle pense un enfant. — * un enfant? Non, non, elle pease un enfant. C'*tait lui qu’elle pense et non pas * lui. — Mais c’est absolument impossible en fran*ais, cher Rilke, personne ne comprendrait, on prendrait *a pour une erreur d’impression. On peut probablement dire *a en allemand, mais en fran*ais (NB! Прерываю: si on peut dire en allemand, c’est qu’on peut le sentir en allemand, car: «sie denkt ein Kind» n’est pas plus dit en allemand qu’en fran*ais… Toute la diff*rence est que le lecteur allemand croit le po*te sur parole, l’honore et la suit dans chacune de ses particularit*s, tandis que le lecteur fran*ais — le juge.) Тогда, Р<ильке>, жалобно: Alors, Vous dites — c’est absolument impossible? Incompr*hensible? Absolument. — Alors il ajouta — * —

Et moi je n’ajoute rien. Je Vous pense. Et un jour — nous en recauserons[1771].

_____

10-го августа 1936 г., вторник.


Когда я нынче думала о комнате, в которой мы бы с вами жили, и мысленно примеряла и отбрасывала — одну за другой — все знаемые и незнаемые, я вдруг поняла, что такой комнаты — нет, потому что это должна быть не-комната: отрицание ее: обратное ее, а именно: комната сна, растущая и сужающаяся, возникающая и пропадающая по необходимости внутреннего действия, с — когда-на*до — дверью, когда не-надо — невозможностью ее. Комната сна (Вы видите сны?), та комната, которую мы сразу узнаём — и на которую немножко похожи, в памяти, наши детские.

_____

(Нынче я начала пушкинских Бесов, и Вы* меня немножко отпустили.)

_____

11-го августа 1936 г., среда.


Вчера, к концу вечера, я заметила (здесь больше сорока человек народу), что я стала бесконечно-ласкова, и как-то ро*вно-радостна — и заметила это по ласковости остальных — и поняла, что это — Ва*ше, к Ва*м, т. е. от Вас — идущее. И у меня было чувство, что я растрачиваю Ваши деньги.

_____

— О ступеньке (на карточке). Сначала: — Нет, ближе! Потом: — Правильно, потому что — и Вы конечно об этом не думали — самое дорогое и драгоценное: голова — сама и сразу — на коленях.

— Где эта лестница??

_____

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное