Читаем Марина Цветаева. Письма 1933-1936 полностью

Решила следующее: вышлю Вам (надеюсь, нынче же, а нет — не позже понедельника, первую часть второй, чтобы сбыть — хоть часть горы. Хорошо, что Вы меня окликнули, иначе бы я никогда не кончила. Я вдруг в один прекрасный день поняла, что «Пимена» вообще нельзя кончить, что дело — в нем, что так в жизни и буду ходить кругом да около — той церкви в том переулочке. Кстати, недавно удостоверила на плане новой Москвы (так и называется) что оба переулка — и мой Трехпрудный и иловайский Старо-Пименовский — целы[390], т е. не переименованы, чему бурно обрадовалась.

Итак, сбыв первую часть второй, к середине недели сбуду и вторую. Мне очень интересно Ваше впечатление.

Пока же всего доброго, желаю поправки и простите за задержку.

                                       МЦ.


<Приписки на полях:>

Живем в совершенном холоде с дымящимися, чадящими и гаснущими печами, всё истратив на терм, у сына сильное малокровие и болезнь печени, нужна диета и лекарства, кроме всего — нечем платить за школу.

P.S. Перечтя письмо, обнаружила карбункул и поняла маршаковское «лечение» (НОЖ).


Впервые — Надеюсь — сговоримся легко. С. 34–36. Печ. по тексту первой публикации.

72-33. В.Н. Буниной

9 ноября 1933 г.


Vera Bounine Belvedere Grasse

Premier prix Nobel noblesse pers*v*rance f*minine Marina[391]


Впервые в кн.: Саакянц А. Марина Цветаева С. 586. Печ. по тексту первой публикации.

73-33. В.Н. Буниной

Clamart (Seine)

10-го ноября 1933 г., канун Armistice[392] ( — a y нас, Вера, война никогда не кончилась).


                         Дорогая Вера,

Это письмо должно быть коротко — Вам их много придется читать[393]. И ответа на него не нужно Вам их много придется писать.

Хочу только, чтобы увидели: Кламар, в котором Вы может быть никогда не были, но всё равно, — любая улица — любой ноябрьский день с дождем — я, которую Вы наверное в лицо не помните — с Муром, которого Вы никогда не видели (4 ч<аса> дня, разбег школьников) — и: — Мама, почему Вы плачете? Или это — дождь? — Дождь, Мур, дождь!

И не знаю — дождь иль слезыНа лице горят моем![394]

Вера, это были слезы больше чем женского сочувствия: fraternit*[395] на женский лад[396] — восхищения — сострадания (я ведь знаю, как в жизни всё иначе) — глубочайшего удовлетворения — упокоения — и чего-то бесконечно-бо*льшего и совсем несказанного.

Мур шел и показывал мне свой орден «pour le m*rite»[397], я думала о Вашем, и вдруг поняла, что тот каменный медальон, неоткрывающийся, без ничего, кроме самого себя, который я с Вашего первого письма хотела послать Вам, как Ваш, и не посылала только из-за цепочки, мечты о цепочке, так и не сбывшейся — что тот «медальон» вовсе и не медальон, а именно орден, и никакой цепочки не нужно. (Нужна, конечно, потому что в быту орденов не носят, но послать можно — и без.)

Теперь — ждите. Не завтра (Armistice) и не в воскресенье, а в самом начале недели. Голубой — а больше не скажу.

Вашу карточку показывала Е<вгении> И<вановне>[398]. Сказала, что были еще лучше. А больше никому.

Обнимаю Вас.

                                       М

Рукопись нынче сдала.


Впервые — НП. С. 448–449. СС-7. С. 260–261. Печ. по СС-7.

74-33. В.В. Рудневу

Clamurt (Seine) 10, Rue Lazare Carnot

11-го ноября, Armistice

(a y нас война — никогда не кончилась!..)[399]


                         Милый Вадим Викторович,

— Вот. —

Остается еще хвост, который не позже четверга.

Про Мура подробно — тогда же. Спасибо за добрый помысел.

Поздравляю с Буниным[400]. (С Верой Муромцевой мы — почти родня: через Иловайских.)

Исписала все чернила.

До свидания!

                                       МЦ.

Хвост — 20 страниц.


<Приписка на обороте:>

Вставку на 11 стр<анице>. (Цитата с глазом Митридата) пришлю с четверговым[401].

I Дедушку пришлось переписать — очень затаскался и выглядел не древностью, а ветошью.

На Пимене потеряла 3 фельетона в Посл<едних> Нов<остях>[402], т. е. 600 фр<анков>, — но двух вещей зараз никогда писать не могла, — лучше ни одной (чего никогда не было!) Последние дни у нас перегорело все электричество, писала как Д<митрий> И<ванович> при свече, в дыму гаснущей печки. Но все это — но и это пройдет (Соломонов перстень)[403].


Впервые — Новый журнал. 1978. С. 197 198. СС-7. С. 447-448. Печ. по кн.: Надеюсь — сговоримся легко. С. 36–37.

75-33. В.В. Рудневу

<Около 16 ноября 1933 г.>[404]


                         Милый Вадим Викторович,

Наконец конец.

Вписку про глаз — прилагаю[405].

Мой сын Мур учится в *cole secondaire de Clamart[406], в 9 кл<ассе> за плату 75 руб<лей> в месяц. Если нужно будет свидетельство от директора — пришлю. Платить мне невмоготу, а переехать в Булонь (русск<ая> гимназия) не могла по той же причине. Надеюсь — будущей осенью. Вообще — надеюсь.(??)

Всего доброго

                                       МЦ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное