Марина Цветаева. Письма 1933-1936

                         Дорогой Вадим Викторович,

Все получила: аванс, доплату, журнал, оттиски. Бесконечно-тронута. Обе расписки прилагаю.

Иловайского (цельного) вышлю не позже как через две недели, может быть — раньше. Как Вы думаете, не лучше ли назвать вещь (по названию 2-ой ч<асти>) Дом у Старого Пимена, что* отчасти избавляет ее от излишней «историчности» (ассоциации с учебником истории), Ваш журнал — от нареканий либеральных читателей и прибавляет ей человечности: вечности.

Мне такое название больше нравится: оно глубже, шире, внутреннее и больше соответствует теме: истории дома, не самого Иловайского.

Итак, еще раз спасибо. Убеждена, что II-ая ч<асть> Вам понравится, т. е. Вас взволнует. Мне ее, иными поздними часами, даже жутко писать.

Всего лучшего

                                       МЦ.

Впервые — Новый журнал. 1978. С. 197, СС-7. С. 447-448. Печ. по кн.: Надеюсь — сговоримся легко. С. 34.

70-33. В.Н. Буниной

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

24-го Октября 1933 г.

Дорогая Вера, Ваше письмо застало меня на словах, фактически легло на слова: «…гнёл глубокими нишами окон, точно пригнанными по мерке привидений…»[377] (NB! Дом. Ряд перечислений: чем гнёл, ибо у меня дом гнетёт, и родители сами — гнето*мые.) И первым моим движением было — рукопись влево, писчий листок перед собою, но нет времени, нет времени, нет времени! — и пересилил, как всегда, долг, т. е. в данном случае — рукопись (а пять минут спустя долгом будет — ставить суп, а рукопись — роскошью. Нет неизменных ценностей, кроме направляющего сознания долга. Долг, Вера, у меня от матери, всю жизнь прожившей как решила: как не-хотела. Не от отца, кроме должного ничего не желавшего). И, возвращаясь к рукописи: впрочем, «Старый Пимен» — тоже Вам письмо, то же Вам письмо, только куда открытейшее и сокровеннейшее, чем те, в конвертах. (А то письмо, неотосланное, лежит и ждет своего часа. Я ничего не забываю, но — ничего не тороплю.)

Милая Вера, я по Вас соскучилась, не остро — это острие у меня за с двух лет-саморанения — пообтупилось, а может быть — я* отупела, и, чтобы чувствовать, нужно время, у меня его нет — кроме того, всё это, пока, только голос, даже не голос, — мысленный голос — вот если бы Вы здесь были и потом бы Вас не было — о, тогда другая песенка, и может быть волчья: волчьего зарезу: тоски, пока же: когда долго нет Ваших писем я, как все люди, скучаю (м<ожет> б<ыть> немножко больше, чем все люди!).

_____

Милая Вера, не надо благодарить за посвящение, которое прежде всего возвращение — вещи по принадлежности. Но если Вы этому возврату рады — я счастлива. Но, милая Вера, так как я себе, чувству меры в себе, все-таки не доверяю, — ибо у меня иная мера (единственное, чему в себе доверяю — безмерность, то до напечатания (проставления посвящения) непременно постараюсь, чтобы Вы прочли, а то вдруг Оля на Ва*с вознегодует, или, упаси Боже, Вы* — на меня? Была когда-то такая книга Альтенберга[378] «Wie ich es sehe»[379] — так всё у меня «wie ich es sehe». Когда я стараюсь «как другие» — я просто не вижу — ничего.

_____

Еще вопросы: 1)… «с головкой античной статуи», может быть «ВОЗРОЖДЕНСКОЙ» статуи, что* Вам ближе и что* больше Вы*? Даю Вас с Надей глядящими на вынос Сережи. Чтобы увидели другие, должна, очень точно, увидеть я. Ва*м — виднее!

2) В каком месяце или хотя бы в какое время года была убита А<лександра> А<лександровна>? У меня — поздней осенью (последние листья), и все на этом домысле построено. Но как обидно гадать, когда можно знать!

3) Помнится мне, что Надя — в феврале. А Сережа? На месяц? полтора? два? раньше.

(А может быть просто — с возрожденской головкой? Живее. Или важна именно статуя! Как бы я хотела Ваш тогдашний портрет! Зачем — портрет: Вас — тогдашнюю!)

Но вчера Вы для меня неожиданно, незабвенно воскресли. Дворянское собрание, короткие (после тифа?) до плеч волосы, красное платье с шепчущим шлейфом успеха. Вера, по описанию («нет, не широкие, скорее длинные, и не голубые, — светлые, серовато-еще что-то…») у Вас, не сердитесь, КОЗЬИ глаза[380]. Вы когда-нибудь видели козьи глаза? Не ланьи (карие, влажные, и т. д.) а именно козьи, у самой простой козы: светлые, длинные, даже изогнутые (mit einem kecken Schwung[381], как бывает смелый росчерк), холодные и в тысячу раз более гадательные, притягательные, чем пресловутые русалочьи, в которых, как у рыбы, только испуг и вода.