Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Кончаю призывом о справедливости. Человек душой и телом, словом и делом служил своей родине и идее коммунизма. Это — тяжелый больной, не знаю, сколько ему осталось жизни — особенно после такого потрясения. Ужасно будет, если он умрет не оправданный[551].

Если это донос, т. е. недобросовестно и злонамеренно подобранные материалы — проверьте доносчика.

Если же это ошибка — умоляю, исправьте пока не поздно.

                                             Марина Цветаева

Впервые — Русская мысль. 1992. 21 авг. (опубл. Л. А. Мнухиным как письмо к И.В. Сталину без обращения и двух начальных абзацев по машинописной копии из личного архива). Полный вариант и с обращением (к Л.П. Берии) впервые: Литературная газета. 1992. 2 сент. (публ. М.И. Фейнберг и Ю.П. Клюкина по копии с оригинала из архива НКВД). СС-7. С. 660-664. Печ. по тексту первой полной публикации.

1940

1-40. Е.Б. Тагеру

               Родной!

Спокойной ночи.

Жаль, что весь вечер прошел та́к, а не иначе. (Всё равно — я была с Вами, и Вы это знаете).

Сделайте так, чтобы мы завтра побеседовали — без людей. Лучше вечером. Мне столько Вам нужно сказать.

1-го янв<аря> 1940 г.

_____

(Если не удастся вечером увидеться)

…Если я нынче не пошла с Вами в лес: — 1) потому что мне этого очень хотелось 2) потому что мне не хотелось быть между Вами — и той серебряной полянкой 3) потому что и я так уже радовалась вечеру: (Урок: не откладывать своей радости до вечера.)

— Я так радовалась этому вечеру. Ваши вопросы (чуть ли не: Ваши допросы) навели меня на глубокий след, ведущий к самому устью. По ком я и шла — к Вам, в себя, и с Вами — вчера, до 3-х часов утра. (За перегородкой гремела голодная кошка, роняя чугуны и котят.)

Были — настоящие озарения.

— Я так надеялась донести все это — всю ту́ себя — до нынешнего вечера, заложив всё — как огонь золою — донести чистым жаром — помните сказку про чумаков (жар — черепки — червонцы…)[552]

Вы меня страшно умилили вчера — салазками и занавесом, если бы Вы сразу были со мной — такой, — я даже рада, что Вы только раз были со мной — такой, сейчас я буду утешаться тем, что Вы совсем не сумели со мной…

Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 2887, on. 1, ед. хр. 165, л. 1–3).

2-40. Л.В. Веприцкой

Голицыно, безвестный переулок, дом с тремя красными звездочками,

40 гр<адусов> мороза

9-го января 1940 г.

               Дорогая Людмила Васильевна,

Это письмо Вам пишется (мысленно) с самой минуты Вашего отъезда. Вот первые слова его (мои — Вам, когда тронулся поезд):

— С Вами ушло всё живое тепло, уверенность, что кто-то всегда (значит — и сейчас) будет тебе рад, ушла смелость входа в комнату (который есть вход в душу). Здесь меня, кроме Вас, никто не любит, а мне без этого холодно и голодно, и без этого (любви) я вообще не живу.

О Вас: я вам сразу поверила, а поверила, потому что узнала — свое. Мне с Вами сразу было свободно и надежно, я знала, что Ваше отношение от градусника — уличного — комнатного — и даже подмышечного (а это — важно!) не зависит, с колебаниями — не знакомо. Я знала, что Вы меня приняли всю, что я могу при Вас — быть, не думая — как то́ или иное воспримется — истолкуется — взвесится — исказится. Другие ставят меня на сцену (самое противоестественное для меня место) — и смотрят. Вы не смотрели, Вы — любили. Вся моя первая жизнь в Голицыне была Вами бесконечно согрета, даже когда Вас не было (в комнате) я чувствовала Ваше присутствие, и оно мне было — оплотом. Вы мне напоминаете одного моего большого женского друга, одно из самых увлекательных и живописных и природных женских существ, которое я когда-либо встретила. Это — вдова Леонида Андреева, Анна Ильинична Андреева[553], с которой я (с ней никто не дружил) продружила — 1922 г. — 1938 г. — целых 16 лет.

Но — деталь: она встретила меня молодой и красивой, на своей почве (гор и свободы), со всеми козырями в руках. Вы меня убитую и такую плачевную в зеркале, что — просто смеюсь! (Это — я???)… От нее шел Ваш жар, и у нее были Ваши глаза — и Ваша масть, и встретившись с Вами, я не только себя, я и ее узнала. И она тоже со всеми ссорилась! — сразу! и ничего не умела хранить…

Да! очень важное: Вы не ограничивали меня — поэзией, Вы может быть даже предпочитали меня (живую) — моим стихам, и я Вам за это бесконечно-благодарна. Всю жизнь «меня» любили: переписывали, цитировали, берегли все мои записочки («автографы»), а меня — та́к мало любили, так — вяло. Ничто не льстит моему самолюбию (у меня его нету) и всё льстит моему сердцу (оно у меня — есть: только оно и есть). Вы польстили моему сердцу.