Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Я не знаю, в чем обвиняют моего мужа, но знаю, что ни на какое предательство, двурушничество и вероломство он неспособен. Я знаю его: 1911–1939 г. — без малого 30 лет, но то, что знаю о нем, знала уже с первого дня: что это человек величайшей чистоты, жертвенности и ответственности. То же о нем скажут и друзья, и враги. Даже в эмиграции никто не обвинял его в подкупности.

Кончаю призывом о справедливости. Человек, не щадя своего живота, служил своей родине и идее коммунизма. Арестовывают его ближайшего помощника — дочь — и потом — его. Арестовывают — безвинно.

Это — тяжелый больной, не знаю, сколько осталось ему века. Ужасно будет, если он умрет не оправданный.

                                             Марина Цветаева

Впервые — Вестник. Baltimore, США. 1994. Vol. 6, № 19. С. 37–38 (публ. М. Кацевой по ксерокопии машинописи А.С. Эфрон из архива секретаря Союза писателей СССР К.В. Воронкова). Печ. по копии машинописи А.С. Эфрон, полученной из РГАЛИ (ф. 1190, он. 3, ед. хр. 301, л. 6-11).

27-39. Л.П. Берии

Голицыно, Белорусской ж<елезной> д<ороги>

Дом Отдыха Писателей

23-го декабря 1939 г.

               Товарищ Берия,

Обращаюсь к Вам по делу арестованных — моего мужа Сергея Яковлевича Эфрона-Андреева[527], и моей дочери — Ариадны Сергеевны Эфрон, арестованных: дочь — 27-го августа, муж — 10-го октября сего 1939 года.

Но прежде чем говорить о них, должна сказать Вам несколько слов о себе.

Я — писательница, Марина Ивановна Цветаева. В 1922 г<ода> я выехала за границу с советским паспортом и пробыла за границей — в Чехии и Франции — по июнь 1939 г., т. е. 17 лет. В политической жизни эмиграции не участвовала совершенно, — жила семьей и своими писаниями. Сотрудничала главным образом в журналах «Воля России» и «Современные записки», одно время печаталась в газете «Последние Новости», но оттуда была удалена за то, что открыто приветствовала Маяковского[528]. Вообще — в эмиграции была и слыла одиночкой. («Почему она не едет в Советскую Россию?»). В 1936 г<оду> я всю зиму переводила для французского революционного хора (Chorale Révolutionnaire) русские революционные песни, старые и новые, между ними — Похоронный Марш («Вы жертвою пали в борьбе роковой»), а из советских — песню из «Веселых ребят», «Полюшко — широ́ко поле», и многие другие. Мои песни — пелись[529].

В 1937 г<оду> я возобновила советское гражданство, а в июне 1939 г<ода> получила разрешение вернуться в Советский Союз. Вернулась я, вместе с 14-летним сыном Георгием, 18-го июня 1939 г<ода>, на пароходе «Мария Ульянова», везшем испанцев.

Причины моего возвращения на родину — страстное устремление туда всей моей семьи: мужа, Сергея Эфрона, дочери — Ариадны Эфрон (уехала первая в марте 1937 г<ода>) и моего сына Георгия, родившегося за границей, но с ранних лет страстно мечтавшего о Советском Союзе. Желание дать ему родину и будущность. Желание работать у себя. И полное одиночество в эмиграции, с которой меня давным-давно уже не связывало ничто.

При выдаче мне разрешения мне было устно передано, что никогда никаких препятствий к моему возвращению не имелось.

Если нужно сказать о происхождении — я дочь заслуженного профессора Московского Университета Ивана Владимировича Цветаева, европейской известности филолога, (открыл одно древнее наречие, его труд «Осские надписи»)[530], основателя и собирателя Музея изящных Искусств[531] — ныне Музея Изобразительных искусств. Замысел Музея — его замысел, и весь труд по созданию Музея: изысканию средств, собиранию оригинальных коллекций (между ними — одна из лучших в мире коллекций египетской живописи, добытая отцом у коллекционера Мосолова)[532], выбору и заказу слепков и всему музейному оборудованию — труд моего отца, безвозмездный и любовный труд 14-ти последних лет его жизни. Одно из ранних моих воспоминаний: отец с матерью едут на Урал выбирать мрамор для музея. Помню привезенные ими мраморные образцы[533]. От казенной квартиры, полагавшейся после открытия Музея отцу, как директору, он отказался и сделал из нее 4 квартиры для мелких служащих. Хоронила его вся Москва все бесчисленные его слушатели и слушательницы по Университету, Высшим Женским Курсам и Консерватории, и служащие его обоих Музеев (он 25 лет был директором Румянцевского Музея).

Моя мать — Мария Александровна Цветаева, рожд<енная> Мейн, была выдающаяся музыкантша, первая помощница отца по созданию Музея и рано умерла[534].

Вот — обо мне.

Теперь о моем муже — Сергее Эфроне.