Марина Цветаева. По канату поэзии

«До свиданья» — это не окончательное прощание, а приветствие, исполненное неподдельной надежды и веры; это становится особенно ясно, когда вслед за «до свиданья» Цветаева восклицает: «До знакомства!» Цветаева никогда не подвергает язык произвольному насилию и самовольно не искажает экзистенциальные категории и истины. Напротив, ее гений совершает сложнейшую работу поэтического освоения или выявления фундаментальных истин, уже присутствующих во внешнем мире, существующих вне нее, сверх нее, вопреки ней, вне зависимости от связи с ней. Таким образом, уверенность Цветаевой в том, что встреча, о которой они с Рильке столько мечтали, все же состоится, исходит из самой этимологии выражения «до свидания». Свидание с Рильке обещано ей самим русским языком, на котором прощаются не навсегда, а до следующего свидания.

Только после того, как Цветаева доводит смысловые последствия смерти Рильке до предела, она вновь использует свое мастерство в подобных метафизических деривациях, воспаряя на закругленных крыльях предлога с. Начинает она осторожно: «Свидимся — не знаю». Вопрос о том, когда и каким образом состоится свидание с Рильке, бывший лейтмотивом земной переписки двух поэтов, уже не важен. Единственное, что важно, — это их поэтический союз, который для Цветаевой несомненен: «Но — споемся». В отличие от неопределенного посула из стихотворения к Пастернаку (цикл «Скифские»; 2: 164–167): «Когда-нибудь там — спишемся!», — нынешнее «споемся» источает твердую уверенность, ибо иной мир, в стихах к Пастернаку туманно проступавший в страшной дали мистической неизвестности, превратился, благодаря смерти Рильке, в знакомый пейзаж[294].

В последующих двух поразительных строках различные значения предлога с уже невозможно разложить:

С мне-самой неведомой землею —
С целым морем, Райнер, с целой мною!

Неведомая потусторонняя земля, где Рильке обрел свой новый дом, теперь представлена округлой бескрайностью морского пейзажа, который Цветаева готова признать отражением своего нового «я» — той «новой, которая может возникнуть лишь рядом с тобой, в тебе»[295], как она когда-то написала Рильке. Этой метаморфозой она преодолевает свойственную ей неприязнь к водной стихии — которая раньше казалась ей угрожающей и деспотичной и которую она даже ассоциировала с болезнью и смертью Рильке, — преодолевая при этом и страх самой смерти[296]. Уподобляясь морю (существительному среднего рода), она окончательно выходит за рамки пола. В восклицании, вызванном радостью обретенной целостности, сплавлены все три оставшиеся значения предлога с: Цветаева поздравляет себя и Рильке с их взаимным союзом, который является одновременно и причиной, и следствием безграничной внутренней целостности и самодостаточности, впервые обретенных ими обоими в его смерти.

Подобно тому, как способность охватить сознанием нечеловеческие возможности космоса таится в душе Цветаевой до той поры, пока близкое знакомство со Смертью не выявляет ее врожденную метафизическую силу, так и в укрощенной женственности ее земного имени (Марина) скрыто свободное от дихотомии пола беспощадное море. Свободная от границ пола посмертная целостность Рильке также предсказана его именем, на соединение в котором всех трех русских грамматических родов (Райнер — мужской, Мария — женский, Рильке — средний) указывал и Бродский[297]. Собственно, последняя строка «Новогоднего» — это полное имя Рильке: таким образом, поэма завершает не только цикл судьбы самого Рильке, но и цикл любви к нему Цветаевой, ведь свое первое письмо к нему она начала с медитации на тему его имени: «Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали»[298]. Имя Рильке, как и имя Цветаевой, стремится к бесполой целостности; более того, имена поэтов акустически связаны, на что Цветаева уже обращала внимание, надписывая Рильке свой небольшой сборник «Стихи к Блоку»: «Ты заметил, что мое имя — сокращенное твое?»[299] Кроме того, переплетением метафизической реальности и поэтического вымысла в «Новогоднем» Цветаева и Рильке связываются со звучанием и сущностью Смерти. Опорные согласные слова «смерть» — это три ключевые фонемы поэмы: союз с и согласные м и р — общие для инициалов Р. М. Р. и имени Марина.

Фонетическая деривация смерти как последней и истинной родины поэта приобретает еще большую сложность несколькими годами позже, в эссе Цветаевой 1932 года «Искусство при свете совести» (5: 346–374):

Темная сила!
Мра

-ремесло!Скольких сгубило,
Как малых — спасло.