Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

«Меня она называет Сихррож (выговаривать Р нужно горлом), Марину Муссиа.

Меня она считает за английского лорда, скрывающего свою национальность. Чтобы доставить мне удовольствие, она все время расхваливает Англию и ее обычаи». Он пишет Вере, не без наивного тщеславия, все еще полон впечатлениями торжества:

В Москве я был и на открытии Музея и на открытии памятника Александру> Ш. В продолжение всего молебна, а он длится около часа, я стоял в двух шагах от Государя и его матери. Очень хорошо разглядел его. Он очень мал ростом, моложав, с добрыми, светлыми глазами. Наружность не императора.

На открытии были все высшие сановники. Если бы ты знала, что это за разваливающиеся старики! Во время пения вечной памяти Александру III вся зала опустилась на колени. Половина после этого не могла встать. Мне самому пришлось поднимать одного старца — сенатора, который оглашал всю залу своими стонами.

Я был, конечно, самым молодым, в прекрасном, взятом напрокат фраке и шапо-клаке. Чувствовал себя очень непринужденно и держал себя поэтому прекрасно. Расскажу при свидании много интересных подробностей, для которых здесь нет места.

Моя книга, как я узнал недавно, расходится довольно хорошо. Маринина еще лучше. Пока кончаю. Желаю тебе всего, всего хорошего.

Сережа

Чувствую, что ты, дрянь, мне ничего не напишешь.

Итак, два автора новых книг. Оба жаждут отзыва.

Вера прислала Сереже рецензию Михаила Кузмина (Заметки о русской беллетристике. Аполлон. 1912. № 3–4). «Эта свежая и приятная книга, очевидно, написана не для детей и потому, нам кажется, что кроме взрослых, ею особенно заинтересуются дети. Отсутствие моральных тенденций и всяких маленьких пролетариев, униженных и благородных, придает книге характер искренности и правдивости. <…> Остается только пожелать, чтобы автор также порассказал нам что-нибудь и о взрослых. Впрочем, если его больше привлекает детский мир, который им, конечно, не исчерпан, мы и за то благодарим».

Похвала Кузмина дорогого стоит. Вот образец прозы Сергея Эфрона, из рассказа «Волшебница»: