— «„Время жить“ на поверку оказывается временем разрушения человеческих ценностей, — вслух прочла Марина. — Таков грустный вывод из фильма. Грустный потому, что автор фильма не видит решения жесткой драмы и разрушений». Автор Р. Соболев.
— Кто такой? Известный критик, не знаешь?
— Понятия не имею…
— Да ну, на самом деле пустенький фильм, но с претензиями. Жак Тати вознамерился препарировать историю средней, «витринной», французской семьи — муж, жена, ребенок. В общем, ничего особенного. Обычные семейные сложности, знаешь, как бывает…
Владимир кивнул, мол, знаю. А потом вдруг тихо произнес:
— Давай поженимся…
Тридцать лет — это, конечно, возраст, который означает, что у человека есть прошлое.
«Долгие годы мне нравилось быть любимой, — признавалась Марина. — Я любила мужчин — мне нравилось в них мое отражение… Я любила любовь, удовольствие, получаемое мною, и сознание обладать кем-либо. И, безусловно, я верила, что отдаю всю себя, и не переносила, не получая взаимности. Для меня невозможно быть обманутой, тут я рвала все отношения… Либо ты живешь с человеком и никого больше нет рядом, либо живи одна. В моей жизни всегда было так! Никаких авантюр! Никогда! Это не пуританство. Это моя личная мораль… У меня необычайная жажда быть любимой, единственной, землей и небом. Быть всем. И если я замечаю, что это совсем не то, я спускаюсь с облаков. Володя заставил меня измениться!.. Иногда он нуждается в материнской помощи, чтобы я потрепала его за уши…»
Ими любовались.
«При съемке мне мешали волосы Высоцкого, — вспоминал Валерий Плотников, режиссируя свою жанровую фотосессию. — Я попросил Марину: „Причеши Володю“. Она начала причесывать, и я вдруг увидел, что лицо у него стало детским, таким, каким бывают лица у детей, когда их причесывает мама…»
«Она улыбается всем сразу, но видит только
Владимир называл происходящее своим «французским сном». И фрагменты «сновиденья» мелькали, как кадры в рапидной съемке, 24 кадра в секунду:
…Марина неловко подворачивает ногу. Высоцкий, никого не видя, опускается на колени и, глядя снизу вверх в ее светлые глаза, целует нежную стопу…
…Буфет верхнего банкетного зала Кремлевского дворца. Он стоит рядом с ней, и его глаза лучатся какой-то покорностью, преданностью, смущением. Они о чем-то говорят. И он все делает неторопливо, делает все, чтобы ей услужить, исполняет все, о чем она его просит. То подает ей тарелку с салатом, то ломтик хлеба, и все так сдержанно, спокойно, что на первый взгляд и не чувствуется связи между ними. Видно, как он стремится сделать все, чтобы она была довольна… Это не театр и не кино, и нет с ним гитары. За что же ему держаться?..
…Они в ресторане ВТО. Вокруг уже толпа собралась, а они никого не видят. Это красиво, щедро, празднично. Для людей посторонних — просто подарок судьбы. Экспонат, образец, эталон…
…Шереметьево. Зима. На лестнице трапа ежится уже синий от пронизывающего ветра Володя… И в синей же руке, на фоне синеющего лица, лежит один синеющий цветок. И вот они сбегают вместе с трапа, ныряют на заднее сиденье машины. И замирают! Умерли. Кто-то из посторонних, подглядывая за ними, вздыхает озабоченно: «Не задохнулись бы». Но объятий они уже не размыкают…
…Пицунда. Пляж. Скучающие кинодамы моментально оживляются, едва на берегу в безумно смелом бикини появляется Марина Влади. Все принимаются гадать, сколько же ей может быть лет? Не спрашивать же напрямую! Но так хочется узнать! На кривой козе подъехали, пока мама плещется в черноморских волнах, к ее сыну. Володька кричит: «Это не можно сказать! Никогда не можно спросить, сколько лет женщина!..»
…Высоцкий поет. Она слушает его с выражением неимоверного счастья на лице. Он замолкает — она гладит ему руку. Между ними все время какой-то ток. Марина сидит, обняв его за плечи. И это — абсолютное, сказочное счастье двух людей…
…Театр на Таганке. Изобретательный насмешник Леонид Филатов пародирует сцену из «Послушайте!», в которой актеры озорно играют в кубики — «азбуку революции».
В спектакле звучало «И» по Маяковскому:
Филатов импровизирует на букву «В»:
В зале овации…
Им завидовали.