Маринновый цвет (СИ)

  - Это понятно. А с Игорем? Я бы, честно говоря, с ним поговорил. Он совсем что-ли обалдел, драться...

  - Не надо. Лена просила, чтобы мы не вмешивались.

  - Мы уже вмешаны. Ну ладно, я пойду постель организую, а ты иди, посиди с ней.

  - Спасибо.

  В дверь стучали. "Вторая часть марлезонского балета",- подумал я и пошёл открывать. Это был, естественно, Игорь, действительно абсолютно трезвый и как-то по-деловому сосредоточенный.

  - Лена у вас?

  - Может быть поздороваешься? И звонок, кстати, работает.

  - Извини. Здравствуй. Я ищу Лену. Она здесь?

  - Да, но я не уверен, хочет ли она тебя видеть.

  - Что она вам рассказала?

  - Знаешь, что уж там рассказывать, когда у неё лицо разбито. Я девушкам обещал, а то бы я с тобой сейчас тоже кулаками разговаривал. Женщину ударить, к тому же беременную, собственную жену!

  Я думаю тебе лучше уйти. Я скажу Лене, что ты приходил.

  - Но она должна уйти со мной, сейчас!- голос у Игоря сорвался, стало заметно, что теперь он на грани истерики.

  - Хорошо, подожди.

  Я закрыл дверь, не пуская его в дом, и подойдя к ванной, позвал Настю. Она выглянула, и я объяснил ситуацию.

  - Не пускайте его, не надо!- закричала Лена из ванной.

  - Я пойду, попробую уговорить, чтобы он хоть до завтра разговоры отложил.

  - Стас, - Настя схватила меня за руку, - Только, я прошу тебя...

  - Да не волнуйся, не буду я его бить, этого идиота.

  Я вышел на крыльцо. Игорь больше не стоял под дверью. Он спустился в садик и сидел, согнувшись на деревянной лавочке, освещённой фонарём, и, кажется, плакал.

  - Игорь?

  - Ты же ничего не знаешь. Я не мог его выгнать, не мог. Я боюсь его...

  - Послушай...

  Он прервал меня. Слова выскакивали из него прерывистым, неровным потоком.

  - Тогда, год назад... я напился, а Наташа осталась со мной, всё наливала.. Николай и Оля ушли, хотели купаться.... Они работали раньше вместе, в Москве... Не хотели рассказывать... И больше я её не видел.

  - Кого не видел?

  - Олю! Она не вернулась! Наташа сказала, что уехала, но она не собиралась. Вещи...

  - Какие веши?

  - Олины. Они остались. Николай сказал, она просила послать посылкой, а ей надо было уехать, срочно...Я хотел собрать, но Наташа сказала, что сама...Я звонил потом. У меня телефон был, в Москву, Олиной маме, она с мамой жила... Я Ханса там видел!

  - В Москве?

  - Нет, в деревне этой, где мы тебя встретили... А мама говорит, Оли нет, пропала, в розыске...Мы когда дом этот сняли, я его сразу узнал. А он меня не запомнил. Теперь уже всё равно...

  - Слушай, хочешь рассказывать, давай связно. Я не понимаю ничего. - злиться на Игоря я уже не мог, в таком он был состоянии, к тому же кое-что я всё-таки понимал, и это мне совершенно не нравилось, - хочешь, я отвезу тебя домой, а с Леной всё в порядке, завтра попробуешь помириться.

  - Да, я поеду.

  Кажется, он только что заметил, что говорил со мной.

  - Я на машине, спасибо. Скажи Лене, что я её... Не надо, лучше сам... Можно я завтра с утра приеду?

  - Слушай, это ваши с Леной дела. Приезжай.

  - Спасибо.

  Он встал, вышел через калитку, я слышал его шаги, удаляющиеся направо по улице. Вдруг он остановился и крикнул из темноты:

  - Стас, я ничего тебе не говорил! И, судя по звуку, побежал. Я вернулся в дом.

  Настя сидела на кухне и курила.

  - Лена спит. Я её уложила. Ну что? Он как?

  - Да невнятно. Ничего толком не объяснил.

  Я пересказал Насте то, что услышал от Игоря.

  - Знаешь, лучше нам в это дело не вникать. Завтра приедет, помирятся. Может спать пойдём?

  - Пошли. Ну, сегодня выдался денёк!

  - Да, неплохо с дороги...

  Я проснулся раньше, чем хотелось бы, разбуженный рабочими, очередной раз исправляющими русло реки, текущей неподалёку. Мы жили на разливе и город, не желая быть затопленным по весне, каждый год пытался укротить реку. Впрочем, без особых успехов. Не кухне меня ждала записка. "Лена уехала домой. Я ушла с детьми на рисование. Целую, люблю." Я сделал себе кофе и закурил. На улице было холодно, идти никуда не хотелось, делать что-либо тоже. Я курил и наблюдал, как растворяется дым, пропущенный через холодный свет, скрытого дымкой солнца. И это случилось снова.

  Солнце стояло слишком высоко, чтобы слепить глаза, но всё пространство между ним и землёй было заполнено светом и гулом. Где-то работала пила, пъяная от бензина, и Габриэль слышал обрывающийся ударом падения крик живого ещё дерева. Ковш вгрызался в обрыв и, отплёвываясь камнями, трактор отъезжал в сторону высыпать землю, оставляя след грязью и раздавленной травой. Габриэль имел дар слышать и бежал, не в силах никому помочь, от этих стонов, последних криков, но душа рвалась и не было спасения для него. А солнце стояло уже слишком высоко, чтобы жечь, но имело дар видеть и сгорало от боли изнутри. Габриэль чувствовал эту боль и звал ветер, и тот прилетал. И были крыльями его облака. Он спешил дальше так, как всегда спешат ветра куда-то, но облака прятали сейчас землю, давая солнцу отдохнуть. А Габриэль ждал, потому что только Маурин могла помочь забыть о боли - ему.