Марьинские клещи (сборник)

— Благослови, Владыко! — звучно начал священник.

— Господи, помилуй! — раздались на клиросе голоса певчих.

— Благословен Бог наш, — продолжал отец Николай, — всегда, ныне и присно, и во веки веков!

— Придите, поклонимся и припадём к Богу и Цареве нашему, — пели женщины.

Клава неподвижно застыла, внимая словам молитв и песнопений, ощущая их благотворность.

Закваска бабушки Варвары не пропала даром — в сердце внучки жила любовь к Богу, надежда на Его помощь и защиту. И теперь ей казалось, что Бог никогда не оставит её без милости.

Люди всё ещё подходили, большей частью — женщины, чьи мужья или сыновья были на войне. На их лицах лежал отпечаток грусти, печали. Кто молился уже за упокой убитых на фронте, кто просил Господа сохранить близких от смерти и ранений. Клава тоже, когда обращала свой ум к Богу, молилась за Ивана, Павла и Дмитрия.

Душа её незримо наполнялась покоем и радостью, утренняя печаль растаяла без следа.

Служба уже подходила к завершению. Клава, когда был краткий перерыв перед причастием Святых Христовых Таинств, приблизилась к иконе Спасителя. Из юного её сердца полилась тёплая мольба:

— Господи, — просила сердцем, — пошли мне суженого, любимого, дорогого на всю жизнь; Господи помилуй!

Отец Николай, когда Клава подошла к кресту по окончании Литургии, узнал её, показал рукой в сторону.

— Подожди, моя милая, здесь, — ласково попросил он.

У отца Николая было чуть скуластое лицо, окаймлённое густыми усами и небольшой бородой, черноватой у подбородка, а к низу — седой; голубоватые большие выразительные глаза, высокий лоб, на котором слева уже обозначились глубокие морщины. Несмотря на вроде бы суровый вид, отец Николай излучал доброту, будто из него исходило свечение. И всякий, кто хотя бы взглянул на церковного служителя или перемолвился словом, сразу чувствовал какую-то радость, чувствовал, как поднималось настроение.

Отца Николая знали в окрестных деревнях, уважали за то, что стоял в Вере непоколебимо.

Как-то, перед самой войной, священник зашёл в лавку купить что-нибудь по хозяйству. Встал в очередь за хлебом. Открылась дверь, прямо к нему подбежал незнакомый мужик.

— Просили передать, — выпалил он, — вас приглашают в милицию. В сельсовет просят идти.

Просят — так просят!

Отец Николай, выйдя из очереди, пошёл в сельсовет. Зашёл, смотрит, сидит начальник в форме, ждёт. На столе перед ним лежит пистолет.

— Знаешь, кто я такой? — грозно спросил он священника.

— Уберите вашу пушку, — вместо ответа попросил священник и показал глазами на пистолет.

— Ну, кто я? — наседал гость.

— Знаю, — бросил служитель, — из НКВД, наверное, по мою душу приехали.

— Правильно! — подтвердил начальник. — Для тебя пуля давно отлита!

— Не достанете меня, — спокойно возразил отец Николай. — Надо мной власть Христа, у вас не получится.

Начальник побагровел, взял со стола пистолет и положил в кобуру.

Священник отказался добровольно закрыть храм, хотя для того и приехал незваный гость. Через какое-то время вышло послабление церковным служителям, отца Николая оставили в покое.

— Как здоровье матушки твоей, Софии Алексеевны? — обратился священник к Клаве, когда последняя старушка приложилась к большому серебряному кресту.

— Спасибо, батюшка, слава Богу, всё у неё ладно, — сказала Клава.

— Ну, и добро!

Отец Николай передал своё благословение старшей Осокиной, благословил и Клаву, подал ей большую просфору.

Из храма Клава вышла счастливая и одухотворённая.

Ужин у подружки

Идя назад домой, Клава миновала сосновый лес вперемежку с березняком, обширное поле, и вскоре уже вышла на овины у родной деревни. Как на рассвете она дивилась причудливому инею, так теперь поразилась тому, что его нет и в помине. Краса и очарование морозного утра куда-то исчезли, природа впала в предзимнее унынье. Потемневшие деревья понурились по обочинам просёлка, серая дымка перетекала по ржаному жнивью, нагоняла тревогу и тоску.

И вдруг девушке почудилось, что и голые ветки тополей, и холмы в сизоватой дали, и сам разбитый просёлок, и даже Чурово, навсегда своё, как бы завидовали её радости, заоблачному настроению, недоумевали, враждовали из-за того, что она воспарила куда-то, будто летела на крыльях. Из чувства жалости ей хотелось поделиться теплотой, пусть и деревце, и луговина разделят её праздник.

Клава ещё не знала, что благодать, которую посылал в дар Господь, эту самую благодать окружающий мир, ближние и дальние люди, часто желали отнять у души блаженной, а если не могли отнять, то хотели хотя бы убавить, ослабить, пригасить.

Всё же она не отпускала из души на волю своё светлое настроение, и шла, напевая весёлую песенку.

Между тем, и это видел каждый, война поставила чёрную мету и на Чурово. В деревне уже не было милой оживлённости по выходным, как случалось прежде. Не хлопотали возле банек мужики, не играла вечером гармошка, хмельные парни не пели меткие частушки. В избе-читальне, где вечерами гуляла молодёжь, теперь мычали свежие телятки — родильное отделение на ферме не успели подготовить к зиме, поэтому новорожденных разместили в культурном учреждении.