Марион и косой король

Это была обширная квадратная площадь, окруженная высокой, в два человеческих роста, стеной. Посреди площади стояло несколько высоких крестов, кафедра для проповедника и старинный фонарь. Уже никто не помнил, как он попал сюда и зачем его здесь поставили, но говорили, что под ним похоронен гордец, который не хотел, «чтобы собаки мочились на его могилу».

Но остальные мертвецы не были такими гордыми. Почва кладбища была вся в буграх от могил, заново открытых и без конца возобновляемых. Ведь надо было дать место вновь прибывающим, и случалось, бывало их за день сотня и больше; могильщики оттаскивали вырытые скелеты в деревянную галерею, окружавшую кладбище. Там, за ее восьмидесятью арками, кости лежали, тесно наваленные, дико перепутанные, нелепо торчащие, будто только что плясали они танец смерти и, упав в изнеможении, застыли навек. Но пока их тащили сюда, могильщики по дороге роняли то череп, то берцовую кость, то рассыпавшееся ожерелье позвонков, и все кладбище было усеяно кучами костей.

Но что же с того! Небо было заманчиво голубое, и по нему веселые облачка вели свой весенний хоровод, и веселые нарядные люди гуляли между могильных холмиков. Воробьи чирикали, девушки смеялись, собаки лаяли, гонялись друг за дружкой; молодые люди шептали нежные слова или пели песенки под звуки лютни. И среди всего этого веселья и радости супруга бакалейщика важно шествовала в сопровождении двух своих служанок.

Вдруг они увидели, что люди толпятся вокруг могильного холмика, на котором стоял высокий толстый мужчина в черном плаще и остроконечном колпаке. В одной руке он держал бутыль с бурой жидкостью, в другой — пучок трав и взывал громким голосом:

Объездил я множество стран
В бурю, в смерчи, в ураган
И место искал, где сорву
Целительную траву.
Я этот подвиг свершил.
Средь горных скалистых вершин
Целебную травку сорвал.
Провалиться мне, если соврал!

Покупайте, покупайте эту мощную горькую целительную травку. То, что горько для уст, приятно для сердца. Трое суток пусть покоится травка в добром белом вине. А нет у вас белого, пусть будет красное. А нет у вас красного, суньте ее в чистую воду. Пейте настой натощак тринадцать дней. А пропустите одно утро, пейте на следующее, а пропустите четвертое утро, пейте на пятое. И излечитесь от всех болезней, от всех лихорадок, от подагры и вздутия живота!

Уж не знаю, не купить ли нам эту травку? — сказала супруга бакалейщика.

Вот еще! — ответила Марго. — Как я посмотрю, не трава это вовсе, а прошлогоднее сено, да еще трухлявое. Поглядите-ка лучше вон туда, где бродячий торговец развязывает узлы и раскладывает на могиле свой товар — пуговицы, лепты, перчатки. Идем туда.

— Ах, пуговицы! Ах, перчатки! — воскликнула хозяйка и побежала к торговцу.

А за ней — Марго. А за Марго — Марион.

И вдруг Марион увидела, как в толпе гуляющих мелькнуло лицо господина Онкэна.

Надо бы отпроситься на минуточку, сказать, что сейчас вернется. Хозяйка нагнулась над лотком с мелочным товаром и выбирала ленты, а Марго сосредоточенным взглядом следила за торговцем; ее рука вздрагивала, пальцы сжимались и разжимались, медленно-медленно двигаясь к лотку. И у нее было такое странное выражение лица, что Марион не решилась заговорить с ней и подумала, что обе так заняты, не скоро ее хватятся. И, не теряя времени, проталкиваясь среди гуляющих, она поспешила к тому месту, где только что привиделся ей Онкэн.

На этот раз она не ошиблась — это действительно был он. Он шел, ведя под руку толстую девицу в платье, волочащемся по земле, так что сзади оно было замарано грязью, как хвост овцы.

Девица держала в руке пирог со свининой, и жир капал у нее с подбородка.

Марион забежала вперед, остановилась перед ними и, протянув серебряную монетку на сразу вспотевшей ладони, громко сказала:

Вот деньги.

Какие деньги? — с удивлением спросил он.

Ведь я обещала… Разве вы не узнаете меня?.. Я обещала и, значит, должна…

Он засмеялся.

— Что-то не помню, да и трудно поверить, будто мне кто-нибудь должен, — сказал он. — Но, однако же, от денег я не отказываюсь.

Он взял монету, девица тотчас выхватила ее у него, и они прошли дальше.

— Господин Онкэн! — в отчаянии крикнула Марион.

Он повернулся, небрежно спросил:

— Ну что тебе еще? — и, снова взяв под руку свою спутницу, скрылся в толпе.

Мгновение Марион стояла как пораженная громом. Слезы жгли глаза, она сердито утерла нос и медленно, будто раненная насмерть, потащилась обратно. Даже думать она не могла — такой неожиданный и страшный был этот удар. Она шла, натыкаясь на прохожих; они отталкивали ее локтями, она спотыкалась и шла дальше.