Марионетка

Он осторожно подошел ко мне сзади, развязал платок, стягивающий мой рот и вытащил грязный, вонючий кляп. Я не думал, что он сделал это из гуманных соображений, и оказался прав. Он лениво бросил:

— А теперь пришла ваша очередь. Я хочу услышать ваши вопли. Женщины не обратят на них внимания, как мне кажется.

Я тоже был в этом уверен и сказал:

— Странно, что доктор Гудбоди решил удалиться отсюда! — мой голос показался мне чужим и глухим. Я с трудом выговаривал слова, будто у меня была повреждена гортань.

Марсель улыбался.

— У доктора Гудбоди есть в Амстердаме дела более срочные и важные.

— И важный груз, который он должен доставить в Амстердам.

— Конечно,— он снова улыбнулся, и его шея раздулась, как у кобры.— Дорогой Шерман, когда человек оказывается в вашем положении, когда он проиграл и должен умереть, классические правила хорошего тона обязывают выигравшего подробно объяснить жертве, какие ошибки совершены ею. Список ваших ошибок такой длинный, что у меня нет ни времени, ни желания разбирать их. Поэтому давайте лучше сразу перейдем к делу.

— К какому делу? — спросил я и подумал: начинается. Но после смерти Мэгги меня охватило безразличие, и все остальное потеряло значение.

— Я говорю о поручении мистера Дюрреля, которое он дал мне.

Острая боль рассекла мне голову и щеку, как топор мясника: Марсель ударил стволом своей «пушки». Показалось, что он сломал мне левую скулу. Я провел языком по зубам и почувствовал, что по крайней мере два из них сломаны.

— Мистер Дюррель,— с радостной улыбкой продолжал Марсель,— просил меня передать, что ему не нравится, когда его бьют рукояткой пистолета.— Он зашел справа, но хотя я понял, куда он метит, и попытался откинуть назад голову, он ударил меня по правой скуле. Этот удар был уже не таким сильным и болезненным, как первый, но тем не менее у меня перед глазами, словно молния, вспыхнул ослепительный свет, и на какое-то время я потерял зрение. Лицо пылало, как в огне, голова готова была лопнуть от боли, но мысли работали с поразительной ясностью. Еще парочка таких ударов, и пластическая операция мне вообще не потребуется. Главное то, что при таком квалифицированном избиении я скоро потеряю сознание, а если мне повезет, то отключусь на несколько часов. Оставался лишь один выход: привести Марселя в бешенство и заставить его потерять контроль над собой.

Я выплюнул зуб и сказал:

— Педик!

Его охватила ярость. Слой цивилизованного воспитания, видно, был не толще луковой шелухи и мгновенно слетел. Вместо Марселя я увидел первобытного дикаря, который набросился на меня со слепой неукротимой яростью безумия. Удары пистолетом и кулаками градом сыпались со всех сторон: на голову, на плечи, а когда я пробовал как мог заслониться руками, он переносил свою сумасшедшую атаку на мое тело. Я застонал, глаза закатились и ноги превратились в желе. Если бы меня не держали веревки, я бы упал, а теперь, почти теряя сознание, бессильно висел на веревках, связывающих мои запястья.

Он еще несколько раз ударил меня и остановился, поняв, что напрасно теряет время, так как продолжать избивать человека, потерявшего сознание и не ощущающего боли, не имело смысла. Он тяжело дышал. У него вырвался странный гортанный звук, скорее всего означавший разочарование. Я не знал, чем он занялся потом, так как не решался открыть глаза.

Услышав его удаляющиеся шаги, рискнул приоткрыть глаза. Приступ безумия прошел, и Марсель, не только садист, но и человек практичный, обшарил карманы моей куртки, тщетно надеясь найти бумажник, который я перед тем, как перекинуть куртку через руку, благоразумно сунул в брючный карман. Тем более что, кроме денег, в бумажнике лежали водительские права и паспорт. Но Марсель тут же сообразил, где может быть бумажник, подошел ко мне, и я почувствовал, что он вынимает его из моего кармана.

Он стоял совсем рядом. Я не видел его, но чувствовал это. Застонав, я бессильно закачался на веревке, привязывающей меня к балке. Носки ботинок касались пола. Я приоткрыл глаза.

И увидел в полуметре от себя его ноги. Потом осторожно посмотрел вверх. Марсель с довольным лицом сосредоточенно перекладывал деньги из моего бумажника в собственный карман. Надо сказать, что при мне была очень крупная сумма денег. Он держал бумажник в левой руке, и на согнутом среднем пальце висела его «пушка», зацепленная за защитную скобу курка. Он был так занят, что не заметил, как я, подняв руки, ухватил повыше веревку, на которой висел, и сильным рывком выбросил вперед и вверх свое тело, вложив в этот бросок всю свою ненависть, ярость и боль. Скорее всего, Марсель даже не увидел моих ног, ударивших его с силой и стремительностью тарана.