Марионетка

— Я серьезно. — Марина перевернулась на живот и приподнялась, упираясь руками в грудь Макса, ее лицо было совсем близко, а волосы касались его щеки. — До тех пор, пока мы пытаемся всех обмануть, мы и сами верим, что ложь — это лучшее, что только может быть на свете. Но ложь ведь затягивает, — она наклонилась, и он почувствовал, как ее соски коснулись его груди, — мы утонем в ней, Макс.

— Вот ты сейчас о чем? — нахмурился Подгорный. По его мнению, обстановка к самобичеванию отнюдь не располагала.

— Я о нас. О тебе, — она наклонилась к нему еще ближе, коснулась его щеки губами, — обо мне, — она поцеловала его во вторую щеку, — мы пытаемся всех перехитрить, но ведь всех перехитрить невозможно.

— Ну как сказать, если очень постараться. — Подгорный все еще надеялся свести разговор к шутке.

— Нет, Макс, я так не хочу. — Она резко поднялась и села на кровати, откинув назад волосы. — Я собираюсь поехать к этому следователю — Реваеву — и признаться в убийстве Фроловой[4].

— Что ты хочешь? — Макса подбросило с кровати. — Зачем?

— Затем, — отрезала Марина, — я не хочу ждать того, что кто-то что-то вдруг случайно узнает. Я не хочу, чтобы за мной внезапно пришли в тот момент, когда я этого не жду, когда я играю с детьми или лежу с тобой в постели. Нет, Макс! Лучше я приду сама, сейчас, когда я к этому готова.

— А ты готова к тому, что будет потом? — с ужасом спросил Подгорный. — Ты вообще себе представляешь, что будет потом?

— Что будет? Суд? Тюрьма? Максим, ты действительно считаешь, что это самое страшное, что может произойти с человеком?

— Может, и не самое, но близко к тому, можешь мне поверить, — убежденно ответил Подгорный, — особенно наш суд и наши тюрьмы.

— Ничего, — неуверенно улыбнулась Марина, — я консультировалась с адвокатом, с Блажко, ты его знаешь.

— Господи, ты что, ему все рассказала? — Макс прекрасно знал самого дорогого адвоката Среднегорска, который периодически консультировал еще его отца.

— Да, он хоть и в годах, но, что такое адвокатская тайна, еще помнит, — заявила Марина. — Он уверен, что может доказать непреднамеренность моих действий. Состояние аффекта наши суды не воспринимают как явление, но, по его мнению, в худшем случае, мне грозят два-три года заключения, а в лучшем тот же срок, только условно.

— А три года, это для нас уже, конечно, не срок, — возмутился Подгорный.

— Иван Романович сказал, что даже в таком случае я выйду на год раньше, так как всех, кто себя хорошо ведет, выпускают раньше. Я забыла, он это как-то красиво называл.

— Условно-досрочно, — буркнул Подгорный.

— Точно, — обрадовалась Марина, — и ты это знаешь, значит, так все и есть. Макс! — Она прижалась к нему и крепко обхватила руками. — Я понимаю, что два года — это может быть безумно долго. Но лучше два безумных года, чем я буду сходить с ума всю оставшуюся жизнь.

Макс обнял Марину, провел рукой по ее плечу. Она прижалась к нему сильнее.

— Так будет лучше, Макс. Для всех лучше, — прошептала она ему в ухо.

— А дети? — Он привел последний, наверное, самый сильный, но уже бесполезный аргумент.

— А дети будут со своим замечательным отцом.

Макс тяжело вздохнул и отстранился.

— Ты не думаешь о том, что этот замечательный отец сам находится в розыске? И что если все пойдет по худшему сценарию, то двумя годами мне никак не отделаться?

Марина молчала.

— Сейчас тебе высовываться нельзя. Никак нельзя. Невозможно! Надо хотя бы дождаться, пока закончится все это дело с убийством Локтионова. Если Реваев найдет настоящего убийцу, то все станет гораздо проще.

— А если нет? — выкрикнула Марина.

Макс вздрогнул. Он ссутулился, обхватил себя руками и сидел, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Если нет, то тогда все кончено, — голос его звучал приглушенно, — вообще все.

— И поэтому ты убежал?

— Да. — Несмотря на жару, Подгорный почувствовал, что его знобит, и обернулся, нашаривая одеяло. Марина помогла ему накрыться. — Да, когда я стоял над телом, я представил, точнее, даже увидел, как на меня надевают наручники и кто-то толкает меня в спину с криком «Пошел!». Увидел, как захлопывается тяжелая железная дверь. Мне стало страшно. Страшно оттого, что момента, как она вновь откроется, я не видел. Потому что так далеко в будущее заглянуть невозможно. А вдруг она не откроется никогда?

— И поэтому ты запер себя сам? Оглянись, Макс, это не жизнь, ты уже взаперти.

— Ну, в этом «заперти» не так плохо, — Макс попытался улыбнуться, — кормят, поят. Вот даже ты приехала.

— Максим, я не смогу с тобой тут быть вечно, — покачала головой Марина, — в любом случае мне надо будет скоро уехать.

— Скоро? Когда? — насторожился Подгорный.

— Не знаю, — Марина пожала плечами, — день-два, не больше. Мне надо вернуться к детям, привести в порядок кое-какие дела, прежде чем… — она запнулась, — прежде чем я пойду к Реваеву.

Макс вскочил на ноги, сброшенное одеяло соскользнуло на пол.