Марью пишет сочинение

Как всем известно, по внутреннему распорядку нашего интерната ученики ложатся спать в половине одиннадцатого вечера, а в одиннадцать в интернате уже должен царить ночной покой. Однажды, когда Юхан Кийлике захрапел, — а это значило, что он как следует заснул, — мы, все остальные ребята из нашей комнаты, поднялись с кроватей, заправили постели и оделись. Мы поставили наши комнатные часы и те часы, которые висят в интернатском коридоре, на три четверти восьмого. После этого все взяли под мышки свои ранцы с книгами, а я растолкал Кийлике и закричал:

— Ай-ай-ай! Ты что, оглох, что ли? Воспитатель Лепинг уже давно приходил нас будить.

И мы все выбежали за дверь, как бывает по утрам, когда надо спешить в школу, чтобы не опоздать. В коридоре мы спрятались в одно маленькое помещение — называть его я не буду — и стали смотреть в щелку дверей. Через две-три минуты из нашей комнаты с быстротой пушечного ядра вылетел Кийлике — шарф волочится по полу, ботинки не зашнурованы — и кинулся на улицу.

Мы быстренько перевели стрелки часов на правильное время, разделись, погасили свет и юркнули в свои постели.

Я сказал:

— Интересно, досвистит Кийлике до самой школы или по дороге раскумекает, в чем дело, и пробежит только половину поселка.

Топп сказал:

— Ясное дело, досвистит. Сейчас ночь от раннего утра не отличишь, одинаково темно.

Я возразил:

— Но возле кинотеатра есть часы. Он может на них посмотреть.

Каур со мной не согласился.

— Часы возле кино не в счет. Всем известно, что они врут напропалую. — И он был прав, Кийлике вернулся назад не скоро. Он сопел, словно бычок, и в сердцах швырнул свой портфель на пол, но мы ничего не слышали, мы спали глубоким сном.

Может показаться, будто я отклонился от основной темы сочинения, но это не так. Я должен был рассказать обо всем этом, чтобы всем было понятно, почему пятнадцатого мая я стал топить в интернате печь. К этому времени наша дружба с Кийлике оставалась точно такой же, как я уже описал. Другими словами, он старался, где только можно, устроить мне дружеский розыгрыш, и я каждый раз старался не остаться перед ним в долгу. А в мае началась эта жаркая погода, — эта духота, и как-то вечером Юхан Кийлике разохался:

— Ну и дела, даже ночью стоит такая жарища, что спать невозможно!

Вот тут-то я и подумал: а не удружить ли Юхану Кийлике, не протопить ли ему на радость еще и печку? Как только Кийлике заснул, я закрыл окно и развел в печи огонь. Топка у нас со стороны коридора, все ребята из нашей комнаты помогали мне раздувать пламя. Через час на печку уже нельзя было плюнуть, до того она раскалилась. В комнате стало жарко как в бане. Каур сбегал взглянуть на Кийлике и сказал, что из Кийлике уже начинает вытапливаться жир. И это было похоже на правду, если учесть, какой Кийлике толстый.

Вдруг мне вспомнилось, что в кладовке возле комнаты труда лежит каменный уголь. Я притащил целое ведро угля в коридор и накидал совком полную печку.

Через некоторое время я хотел еще добавить топлива. Вот тут-то и выяснилось, что сильный жар расплавил внутреннюю дверцу печки и, значит, испортил школьное имущество, а школьное имущество — наше общее достояние.

На другой день эту историю знала уже вся школа, и все покатывались со смеху. Но не зря народная пословица предупреждает: где веселье через край, там беды ожидай. Так оно и получилось, правда, не со всеми, а со мною одним. Как только начался урок природоведения, учитель Пюкк вызвал меня к доске и с добродушным видом сказал, что сейчас мы станем повторять пройденное.

И он спросил:

— Из чего делаются дверцы печек?

— Из чугуна, — ответил я.

Учитель Пюкк сразу стал серьезнее и задал новый вопрос:

— А при какой температуре чугун начинает плавиться?

Я не мог вспомнить, но зато это вспомнил Юхан Кийлике и начертил пальцем в воздухе цифру «1100».

— При тысяче ста градусах, — ответил я.

— Ага! — воскликнул учитель Пюкк. — Так ты, стало быть, это знаешь! Ответь-ка мне еще на один вопрос: какова наивысшая температура пламени при горении каменного угля?

Этот вопрос был еще труднее, и я надолго задумался. Но Юхан Кийлике нарисовал в воздухе цифру «2000», а Виктор Каур шепнул мне, что это зависит от притока кислорода. Так я и ответил учителю.

Тут-то учитель Пюкк и поставил мне двойку. И добавил, что было бы не грешно даже единицу поставить, потому что в данном случае он оценивает мое умение применять теоретические познания на практике. Вот если бы я не знал температуры плавления чугуна и температуры пламени при горении каменного угля, тогда другое дело, тогда он мог бы просто-напросто сделать мне замечание за забывчивость. Но теперь ему ясно, что замечания недостаточно. Он готовит нас к жизни в сложном мире, а в этой жизни самое главное — практическое использование знаний.

Выходит, мне поставили двойку неизвестно за что. Ведь никакой температуры я не знал. Я ответил по подсказке Юхана Кийлике. Но Кийлике вышел из воды сухим, а мне теперь придется принести в интернат новую печную дверцу.