Марк Алданов - комментатор русской классики

Разные детали других гоголевских произведений обнаруживаются еще в нескольких текстах Алданова.

В романе «Начало конца» в одной из сцен речь идет о взаимоотношениях подпольного революционера Вислиценуса и советского дипломата Кангарова: «Случалось в беседах обмениваться и неприятностями, но обычно в форме дружеских советов, по самым лучшим партийным побуждениям, вроде как Гоголь, по самым любвеобильным побуждениям советовал Виельгорской не танцевать, ибо она кривобока»[173]. В ином случае Вислиценус вспоминает разговор с Надей, продемонстрировавшей знание «Записок сумасшедшего» Гоголя:         

«Я не мастерица писать письма. У Гоголя сказано: “письма пишут аптекари”». В другом эпизоде она вспоминает повесть «Вий»: «Он прелесть что за человек, командарм, хоть в больших количествах невыносим, как канчуки, по мнению гоголевских бурсаков...»[174]. Начинающая писательница находится под сильным впечатлением гоголевского произведения, и это отражение отдаляет ее и от влюбленного Тамарина и от самого автора, для которого ассоциация ухаживаний благородного командарма с невыносимыми канчуками просто невозможна. Вислиценус читает гоголевский «Рим» и, подумывая о возможном отдыхе, наслаждается мечтами того же самого Петуха о рыбной ловле. В раздражении, что ему не удается окончить дни в согласии с собой, он прозревает и понимает напрасность революционных деяний: «Для чего научили весь мир никогда невиданному по беззастенчивости злу? Объявили, что все позволено... а свелось все дело к перемещению Чичикова и Кифы Мокиевича, только без органичности гоголевской жизни, без ее уюта и раздолья - некуда больше скакать тройке...»[175] Отметим, что многие высказывания Вислиценуса будут использованы автором в письмах 1940-1950-х гг. Следовательно, в словах персонажа много авторской основы - самого Алданова.

Но что может стоять за всеми этими гоголевскими словами?

Наше мнение в том, что Алданов разделяет художника Гоголя, волшебника, которого очень любит, и человека, Гоголя-учителя, которого не понимает и не принимает: «Гоголь, великий художник, учить не мог, так как сам знал очень мало, а в областях для учения особенно важных не знал ровно ничего. Но его друзья, его поклонники, атмосфера эпохи требовали, чтобы он стал “учителем жизни”»[176]. Алдановым правит ощущение гоголевской дисгармонии: зажигающего чувства полноты, красоты жизни и охлаждающего голоса веры.

В алдановской рецепции гоголевского наследия не обнаруживается ни «пророческого характера художественных образов», ни «духовного смысла и религиозно-философской проблематики», ставшими «главными темами эмигрантских работ о Гоголе»[177]. Алданов - придирчивый читатель. Он не прощает Гоголю искусственности - не гротеска, а высокого романтического пафоса, натуралистичности и грубости просторечья «Тараса Бульбы». Алданов судит романтическое произведение с точки зрения здравого смысла и психологии, а это мерки, не приемлемые для анализа, хотя именно Гоголь помогает ему выразить диалектику характеров в романах «Начало конца», «Истоки», «Самоубийство». Алданов никогда не согласится с идеалами позднего Гоголя, религиозным смыслом человеческой жизни.

Еще в 1932 г. В. Вейдле, рецензируя алдановский роман «Бегство», для характеристики его стиля обратился к примерам из русской классики и добрался до Гоголя. В. Вейдле отметил, что Алданов первый из русских романистов порвал c традицией отечественной литературы, он стал изображать не «человека вне или превыше социальных связей», а преимущественно общество: «Люди привлекают его не поскольку они неповторимы, а поскольку они повторяются <...> Все мы знали Яценок и Фоминых <...> но кто скажет, кто насчитывал в числе своих друзей Чичикова, Болконского или Смердякова? Герои Алданова напоминают нам наших знакомых; герои русского классического романа никого не напоминают...»[178]. И если даже возмущенный Яценко в романе «Живи как хочешь» (1949-1952) будет отказываться видеть у Гоголя типы, то сам Алданов стремится к утверждению повторяемого, к объективности. И потому герои его тетралогии могут повториться в трилогии, равно как и в других текстах. Они, вопреки Гоголю, напоминают нам знакомых, но самобытными, яркими не становятся.

Воздействие Гоголя на Алданова было завораживающим: возникло ощущение большого писателя, понравились образы, эпитеты, гиперболы, но мировоззренческой или стилевой преемственности у автора «Армагеддона» появиться не могло. Слишком разные творческие манеры. Гоголя, с его непереводимым идиостилем, Алданов называет многоречивым, любящим поболтать. Сухие, ясные, отточенные фразы Алданова словно созданы для перевода.

И все же, воспринимая Гоголя, Алданов не становится его апологетом, его продолжателем. Он - придирчивый читатель. Но именно Гоголь и два тома «Мертвых душ» помогают Алданову оживить своих героев, выразить диалектику характеров в романах «Начало конца», «Истоки», «Самоубийство».