Марк Алданов - комментатор русской классики

Восприятие классики бывает различным. Кто-то вбирает в свое творчество лучшие идеи предшественника и становится преемником, кто-то спорит, но продолжает их жизнь, а кто-то, не находя возможности иного приятия, не идет дальше аллюзий и событийных ассоциаций. Как показывает это исследо   вание, в случае с прозой Гоголя Алданов смог показать только третий путь. Но хотел большего.

Часть пятая «РОМАНТИЧЕСКОЕ» В ТВОРЧЕСТВЕ АЛДАНОВА

Один из рецензентов журнала «Воля России» так охарактеризовал Алданова, что кажется: в его случае не то что о романтизме, даже о романтике не может быть речи: «Типичный западник, Алданов, отличается всеми качествами аналитического ума: он насмешлив, несколько сух, обнажает неприглядную истину от всяких иллюзий, доискивается до «истинных причин» человеческих побуждений и действий и безжалостно разрушает романтику»[179].

Но так ли рьяно Алданов отказывается от романтического? А если отказывается, то почему и в каких формах это выражается?

Для ответов на эти вопросы мы берем во внимание рецепцию двух отечественных классиков и рассматриваем алдановский художественный текст, в котором осуществлено нечто вроде романтического эксперимента. Самая очевидная и привлекательная возможность исследования романтизма, определенная образом Д.Г. Байрона в произведении Алданова «Могила воина» (1939), нами оставляется на более позднее, специальное изучение.

Итак, собственно рецепция связана с именами М.Ю. Лермонтова и Н.В. Гоголя. А эксперимент - это романтическая пьеса персонажа-писателя, она является вставной конструкцией алдановского романа «Живи как хочешь» (1949-1952).

М.Ю. Лермонтов, как наиболее яркий представитель русского романизма, не мог быть обойден вниманием Алданова, писателя в высшей степени рассудочного и консервативного. Но прямых отсылок Алданова к творчеству Лермонтова немного. Из самых известных - слова, обращенные к Н.А.Тэффи: «В сущности, в русской классической литературе не были профессионалами только Лермонтов и Толстой. Это к тому, что можно и не писать, если не пишется, но лишь не очень долго»[180]. Но здесь ничего романтического в словах о классике не видим. Более того, в романе «Пещера» дается ссылка на Лермонтова, но не как на авторитетную личность, а как на пример, оправдывающий тихие занятия простых смертных: «Витя вдруг подумал об анонимном письме. “Что ж, Лермонтов ведь писал анонимные письма. Страсть все оправдывает”»[181]. И только в романе «Истоки» Петр Алексеевич, размышляя о террористах, цитирует лермонтовский текст и актуализирует романтическое желание борьбы и свободы: «...“Вы, жадною толпой стоящие у трона, - Свободы, гения и славы палачи!” - продекламировал доктор»[182]. Салонный разговор касался общественно-политической темы, и цитирование Лермонтова представляется всего лишь остроумной находкой.

Если говорить об аллюзиях на личность и творчество Лермонтова, то более всего их в романе «Самоубийство». Так, рефлектирующий революционер Джамбул перечисляет тех, кто оказал на него влияние: «Руставели, “Тысяча и одна ночь”, летописи царя Вахтанга VI, Майн-Рид, Купер, Лермонтов, балет, передвижники, гедонисты...»[183]. То есть творчество поэта стало одним из обстоятельств, сказавшихся на авантюризме характера героя.

В том же романе переданы мысли Саввы Морозова, для которого Лермонтов стал предметом для размышлений о тайне скорого ухода. Морозов очень самонадеянно отзывается о классиках и даже о Лермонтове, столько страниц посвятившем изображению убийств: «Если б я был немцем и прочел “Евгения Онегина” по-немецки, то сказал бы, “очень средняя поэма”. А о Лермонтове тем более сказал бы. Какие это биографы врали, будто Лермонтов “искал смерти”. И о других поэтах говорят то же самое. Коли б в самом деле искали, то очень скоро нашли бы, дело нехитрое»[184]. Алданов пишет, что в последний год Морозов, томящийся от жизни, читал главным образом те литературные произведения, в которых были самоубийства. Но признать жизнь Лермонтова стремлением к самоуничтожению он не может.

Этот же роман дает читателю представление о романтических героях, созданных русской классикой и, конечно, о персонажах автора «Мцыри»: «Кавказский наместник, граф Воронцов-Дашков, был человек либеральных взглядов. Он любил кавказцев, как их всегда любили русские люди с легким оттенком благодушной насмешки, относившейся к кавказскому говору. В молодости он сам три года воевал с горцами, помнил, что тогда в армии ни малейшей враждебности к ним не было и что в русской литературе, от Пушкина и Лермонтова до Толстого, вряд ли есть хоть один антипатичный кавказец»[185].

И наконец, алдановские персонажи Дон-Педро и Люда посещают на Северном Кавказе лермонтовские места: «Раза два они ездили в Кисловодск.