Марк Алданов - комментатор русской классики

В списке действующих лиц чеховской комедии указано, что Вершинин - подполковник, батарейный командир. Но в тексте пьесы его трижды называют полковником. Сначала 80-летняя нянька Анфиса, встретив неизвестного офицера, извещает: «Милые, полковник незнакомый!». Только Тузенбах, как военный, догадывается, кто это, и потому точно представляет его по званию: «Подполковник Вершинин». Во второй раз Вершинина называет полковником учитель Кулыгин. Получив отказ от Ирины принять в подарок книжечку, которая у нее уже есть, он пытается всучить свое писание незнакомцу: «... или вот лучше отдай полковнику. Возьмите, полковник. Когда-нибудь прочтете от скуки». Произнося тост за Вершинина, тот же персонаж в третий раз назовет его полковником и, что удивительно, не встретит никаких возражений. Вряд ли это обращение можно воспринять как шутку: Кулыгин не до такой степени юморист, скорее он просто не разбирается в знаках воинских различий. И это тоже странно, не в пользу его наблюдательности и образованности: ведь отец трех сестер был и генералом и полковником.

Другое дело, почему Вершинин не реагирует на то, что его постоянно в разговорах «повышают» в ранге. Ситуация с таким «повышением» уже была много лет назад. Маша вспоминает: «Вы были тогда поручиком и в кого-то были влюблены, и вас все дразнили почему-то майором...»[341]. Почему же Вершинина дразнили майором? Чехов, сведя такое количество воинских званий в одной пьесе, вряд ли мог сделать это случайно. Заметим, что чин «майор» существовал в дореволюционных войсках только до 1884 года и только в пехоте; Вершинин же «батарейный командир», следовательно, он, будучи артиллеристом и военным инженером, никогда не стал бы майором. Почему же он «влюбленный майор»? Можно было бы предположить, что Чехов сделал ошибку, не зная историю и современное состояние воинских званий. Но эту ошибку могли бы заметить режиссеры, актеры, читатели, а Чехов имел бы возможность скорректировать текст. Можно было бы предположить, что в этом прозвище скрыт намек, аллюзия на какой-то известный любовный роман, но что это за произведение? Ну и наконец, может ли быть, что шутливое повышение в звании льстило самолюбию Вершинина, а обыгрывание этого самолюбия и должен был заметить внимательный читатель или зритель? Мы склоняемся именно к третьей версии ответа. Кстати, персонаж алдановского рассказа «Истребитель» этой словесной игры не заметил, для него Вершинин - именно полковник.

В романе «Пещера» происходит превращение подобного рода. Английского офицера, только что получившего чин подполковника (Полковник по франц. colonel (по-английски colonel), а подполковник lieutenant-colonel (по-английски: lieutenant colonel), швейцар гостиницы, «пробывший четыре года солдатом», называет полковником. И делает это не раз на французском языке:

«Mon colonel n’est pas encore rentré»[342]. Офицеру это показалось «не то что фамильярно, а несколько странно для такой гостиницы». Клервилль удивлен такому обхождению, но не препятствует ему, как и чеховский подполковник. Читателю же должно стать ясно, что льстивый швейцар тонко играет на самолюбии молодого офицера.

Образцами маркированных отсылок к Чехову являются эпизоды романа «Самоубийство» (1956-1957). Савва Морозов, размышляя над обстановкой своего дома, вспоминает: «Сам Чехов насмехался над моим “безвкусием”, над фрачными лакеями. Добрые люди так мне рассказывали. Может, и врали. Точно дело во фраках! Все мы живем угнетением других людей, и Чехов тоже, и сам это отлично понимает, он умнее и Немировича, и Максима. Да и он о моем безвкусии не говорил бы, если б я был князь. Впрочем, и в самом деле, незачем было покупать мебель английского аристократа»[343]. Еще одна отсылка к чеховскому кругу общения. Тонышев, показывая свою осведомленность в театральном деле, так высказывается о Художественном театре: «На нем у нас коллективное умопомешательство. Театр хороший, и артисты есть талантливые, но нет гениальных артистов, как Давыдов. Он величайший актер из тех, кого я видел, а я видел, кажется, почти всех. Да и актрис таких, как Ермолова или Садовская, у них нет. Книппер или Андреева, если говорить правду, артистки средние. И ничего не было уж такого умопомрачительного в постановке “Федора Иоанновича”. Не говорю о Станиславском, он большой талант. Но Немирович-Данченко мало понимает в искусстве»[344]. В другом эпизоде, обращаясь к театральной теме, Тонышев уже мыслит чеховскими ассоциациями: «Я когда- то видел в Киеве малороссийскую труппу. Они тоже ставили макулатуру, такую же, как та, что преобладала и в наших столичных театрах. Но как ставили и как играли! Заньковецкая могла дать нашей Комиссаржевской “десять очков”, как говорится в Чеховской “Сирене”»[345]. Таким образом, даже фразеологизм алдановский герой возводит к комическому рассказу Чехова. Благодаря этим репликам видно, что категоричные нелицеприятные замечания Алданов высказывает не напрямую, а заставляет это делать своих персонажей.