Марк Алданов - комментатор русской классики

Для Мамонтова в романе «Истоки» (1943-1950) Пушкин был «больше чем гений», «сверхчеловеческим явлением и по уму, и по живости, и по простоте»[49]. В романе «Живи как хочешь» (1949-1952) умудренный жизненным опытом Дюммлер замечает: «Мы же что-то наперед вышивали прекрасное, вот как Пушкин иногда наперед писал в черновиках рифмы, а потом подбирал к ним божественные стихи»[50]. В «Ульмской ночи» (1953) один из собеседников говорит, что в литературе Пушкин был «воплощением вкуса, меры, “светлости”...»[51]. В романе «Самоубийство» (1958) обыгрывается факт того, что Ленин, «обожавший» Пушкина и сам писавший стихи, «правда шуточные», незадолго до смерти «велел прислать ему в Горки» собрание сочинений Пушкина[52]. Писателю словно было известно о мистификации, которую устраивала верная Крупская, изображая кипучую работу вождя, на самом деле поверженного болезнью.

В художественных произведениях писателя многочисленные упоминания Пушкина и его героев отличает ряд особенностей.

В. Сечкарев уже в первой повести Алданова «Святая Елена, маленький остров» (1921) отмечает типичную для его стиля «форму»[53]: имя Пушкина не сразу называется автором и персонажами, читатель должен прочесть их между строк сам. В этой повести представитель русского императора на о. Св. Елена, граф де Бальмен, не может вспомнить имен двух мальчиков в Царскосельском лицее, которые пишут «прекрасные стихи»: «Того, что поталантливее, зовут, кажется, Илличевский. А другого... Забыл...»[54]. Позже, когда читатель уже догадался, о ком идет речь, де Бальмен получает письмо своего приятеля с ходившими по России «стишками молодого поэта об Александре I» «Ура! в Россию скачет / Кочующий деспот», автора которых звали Пушкиным, и «с облегчением» вспоминает, что «именно это и был второй, после Илличевского, из молодых царскосельских поэтов». Ирония в отношении современников словно подчеркивает тернистый путь признания поэта.

Почти все русские персонажи алдановских произведений знакомы с творчеством и биографией Пушкина, и постоянно, как и сам писатель, находя у классика слово или ситуацию, близкие их собственному мировосприятию, как- то проявляют отношение к ним.

В трилогии «Ключ» - «Бегство» - «Пещера» шеф политической полиции Федосьев с иронией к «духовному маскараду» русских великих людей замечает: «Москвичей в Гарольдовом плаще в нашей истории не перечесть», - перефразируя ироничную же характеристику Онегина[55]. Английский офицер Клервилль делает предложение возлюбленной Мусе возле места дуэли Пушкина: «Это было бы так удивительно, память на всю жизнь...», - и тревожная память о признании в любви будет всегда соотноситься с трагичным знаком этого места. Соперник англичанина Витя, думая то о самоубийстве, то о дуэли, тоже вспоминает биографию поэта: «Вот и Пушкин послал тому вызов. Нет, дуэль - глупость.»[56]. В романе «Пещера» Браун, думающий о смерти, говорит: «Я грешную смерть Пушкина всегда понимал лучше, чем благостную смерть Толстого»[57].

Другой пример - роман «Начало конца» (1936-1946). Командарм Тамарин «украдкой» покупает эмигрантское издание Пушкина и возмущается: «Эк, однако, скверно издали!». Но «с удовлетворением» перечитывает и то, чем в душе не слишком восторгался, вспоминая, как впервые прочел Пушкина «полвека тому назад»[58]. Прочитывает Пушкина, а через несколько дней погибает под бомбами фашистов.

Персонажи Алданова предпочитают слушать оперы, в основу которых положены пушкинские произведения: Люда из «Самоубийства» очень любит оперу «Евгений Онегин», Рейхеля в том же романе приглашают на «Бориса Годунова» с Шаляпиным; ту же оперу посещают Нещеретов и Муся Кременецкая в «Ключе».         

Детали пушкинской биографии приходят на ум алдановской героине в романе «Начало конца». Надежда Ивановна - начинающая советская писательница, мечтающая о литературной славе. Работая за городом, осенью, она сочиняет рассказ на современную тему (о диверсии) и соотносит себя с Пушкиным и Толстым: ведь они и «кто-то, кажется, еще лучше всего работали осенью»[59]. Конечно, ирония Алданова показывает непомерность амбиций и притязаний горе-писательницы.

Очевидно, что Алданов и наиболее умные его персонажи ставят Пушкина выше всех поэтов. Однако среди многочисленных примеров восторженного отношения встречаются и критические высказывания.