Марк Аврелий и конец античного мира

Опустошения, произведенные в душах этим мрачным соблазнителем, были ужасны. Говорили о волшебных напиткаи, ядах. Кающиеся признавались, что он совершенно истощил их, что они любили его любовью сверхчеловеческой, роковой. Рассказывали в особенности о гнусном поступке Маркоса с одним азиатским диаконом. У диакона была жена редкой, красоты. Она поддалась этому опасному гостю и одновременно потеряла чистоту веры и честь своего тела. С тех пор Маркос всюду таскал ее за собой, к великому соблазну церквей. Добрые братья жалели ее и с грустью с ней разговаривали, чтобы возвратить ее в лоно, что им и удалось, хотя с трудом. Она возвратилась к вере, призналась в своих грехах и несчастьях и провела остаток жизни в постоянной исповеди и покаянии, рассказывая, по смирению, все, что она претерпела от колдуна.

Всего хуже было то, что Маркос подготавливал учеников, таких же страшных соблазнителей женщин, как и он сам, которые присваивали себе звание "совершенных", приписывая себе высшую науку, утверждая, что "они одни испили полноту гнозиса невыразимой Добродетели", и что эта наука возносила их над всякой другой властью, так что они могли свободно делать все, что хотели. Утверждали, что способ их посвящения был очень неприличен. Устраивалось помещение в виде спального покоя; затем с обрядами сомнительного мистицизма и заклинаниями совершались как бы духовные бракосочетания, по образу высших сизигий. При помощи своих обрядов и некоторых заклинаний, обращенных к Софии, маркозианцы воображали даже, что они получают род невидимости, которая скрывает их во время пребывания в брачных часовнях от взоров Верховного судьи. Как все гностики, они в избытке употребляли помазания маслом и бальзамом, пользуясь ими для совершения всякого рода таинств, аполитроз или искуплений, заменяющих даже крещение. Их елеопомазание умирающих было трогательно и одно осталось в употреблении.

Пофин и Ириней энергически сопротивлялись этим порочным руководителям. В этой борьбе, Ириней почерпнул мысль своего большого сочинения "против ересей", обширного арсенала доводов против всех разновидностей гностицизма. Его прямое и уравновешенное суждение, философское основание, которое он присвоивал христианству, его ясные и чисто деистские понятия об отшониениях между Богом и человеком и даже самая его умственная ограниченность предохраняли его от заблуждений, порождаемых неудержным умозрением. Гибель его друзей Флорина и Власта служила ему примером. Он видел спасение единственно в средней лииии, прсдставляемой вселенской церковью. Авторитет этой церкви, ее кафоличность казались ему единственным критерием истины.

Гностицизм, действительно, исчез из Галлии, частью вследствие сильной ненависти, которую он внушил правоверным, частью путем медленного преобразования, которое из всех заносчивых его теорий сохранило лишь безобидный мистицизм. Мрамор III века, найденный в Отене, сохранил нам маленькое стихотворение, представляющее, как восьмая книга предсказаний Сивиллы, акростих ixers. Благочестивым валентинианцам и правоверным мог одинаково нравиться особенный стиль этого странного произведения:

"О божествениое племя небесного iхеrs, прими с благоговейным сердцем бессмертную жизнь среди смертных; обнови свою душу, возлюбленный, в божественных водах вечными струями Софии, одаряющей сокровищами. Прими пищу, сладкую, как мед Спасителя святых: вкушай по голоду, пей по жажде; ты держишь ixers в ладоням рук твоих".

Монтанизм, также как и гностицизм, посетил долину Роны и имел там большой успех. Даже при жизни Монтана, Присциллы и Максимиллы в Лионе с восхищением говорили об их пророчеотвах и сверхъестественных качествах. Имея корень в мире очень близком к монтанизму, лионская церковь не могла остаться равнодушна к движению, которое увлекло Фригию и смущало всю Малую Азию. Страшные предвещания новых пророков, благочестивые подвиги пепусских святых, их блестящие духовные проявления, этот возврат чудес первых апостольских дней это множество известий, которые одно за другим приходили из Азии и повергали в изумление весь христианский мир, не могли не взволновать их чрезвычайно. В этих аскетах они вновь видели как бы самих себя. Разве их Веттий Епагат своими лишениями не напоминал знаменитейших назиров. Поэтому большинство находило вполне естественным, что источник Божиих даров еще не иссяк. Несколько выдающихся членов лионской церкви были родом из Фригии. Некий Александр, по профессии врач, живший в Галлии уже несколько лет, был родом оттуда же. Этот Александр, который всех удивлял своей любовью к Богу и смелостью своей проповеди, казался одаренным всеми апостольскими духовными дарами.