Марк Аврелий и конец античного мира

Пока совершались эти странные нравственные перевороты, добрейший Марк Аврелий, бросая на все любящий и спокойный взор, всюду появлялся с выражением кроткой отрешенности от всего на бледном лице и с болезнью сердца. Он уже мог говорить лишь тихим голосом и ходил маленькими шагами. Силы его заметно слабели; зрение ему изменяло. Когда однажды усталость заставила его положить книгу, которую он держал в руке, он написал: «Тебе уже не позволено читать; но все еще позволено отвращать сердце от насилия; позволено презирать удовольствие и огорчение; позволено стоять выше пустой славы; позволено сдерживать негодование против глупцов и неблагодарных; мало того, тебе позволено прододжать делать им добро».

Неся жизнь без радости, как и без возмущения, покорившийся участи, назначенной ему природой, он исполнял изо дня в день свои обязанности, постоянно имея перед глазами мысль о смерти. Мудрость его была абсолютна, или, другими словами, тоска его не имела пределов. Война, двор, театр одинаково его утомляют; но все, что он делает, он делает хорошо; потому что этого требует долг. На той точке, до которой он дошел, радость и скорбь, любовь людей и их ненависть — одно и то же. Слава последнее из обольщений; и как она, однако, ничтожна и память о величайшем человеке исчезает так быстро и блистательнейшие дворы, как был двор Адриана, показные представления во вкусе Александра, — что они, если не декорация, которая проходит и идет в мусор. Актеры меняются, но бессмыслие игры все то же.

Когда восторженные христиане поймут, что нельзя надеяться на осуществлеиие царствия Божия иначе, как бегством в пустыню Аммонии, Нилы и Пахомии, они назовут отказ и отвращение от всех вещей верховным законом жизни. Эти властители Фиваиды не сравняются, однако, в совершенном отречении от всего с своим венчанным собратом. Он завел для себя аскетические порядки, правила, во вкусе придуманных Отцами духовной жизни, чтобы убедить себя неотразимыми доводами в тщете всего сущего.

«Чтобы почувствовать презрение к пению, пляске, гимнастическим играм, достаточно разложить их на составные элементы. В пении, например, если ты разложишь каждый аккорд на звуки, и при каждом звуке спросишь: «Это ли тебя прельщает?» прелесть исчезнет. To же и в пляске; разложи движение на ряд положений. To же и в гимнастических играх. Словом, по отношению ко всему, кроме добродетели, разлагай предмет на последния составные части, и этим путем ты достигнешь презрения к нему; применяй этот прием по отношению ко всей жизни».

По смирению и покорности судьбе, его молитвы были вполне христианскими.

«Будешь ли ты, наконец, когда-нибудь, о душа моя, доброй, простой, совершенно единой, обнаженной, прозрачнее вещественного тела, тебя обнимающего? Когда вкусишь ты вполне радость любви ко всему? Когда будешь ты довольна, независима, без всякого желания, без малейшей потребности в живом или неодушевленном предмете для твоего наслаждения? Когда не будешь ты нуждаться ни во времени для продолжения твоих удовольствий, ни в пространстве, ни в месте, ни в ясности теплых климатов, ни даже в согласии между людьми? Когда же будешь ты счастлива в настоящем твоем положении, довольна наличными благами, убеждена, что имеешь все, что должна иметь, что по отношению к тебе все хорошо, что все тебе дано богами, и в будущем останется столь же хорошим, разумею то, что ими решено будет для сохранения живого существа, совершенного, доброго, справедливого, прекрасного, которое все произвело, все в себе заключает. обнимает все частности, которые разлагаются лишь для образования новых, подобных первым? Когда же будешь ты такой, о душа моя, чтобы ты, наконец, могла жить в селениях богов и людей, так чтобы никогда не обращаться к ним с жалобой и никогда не иметь надобности в их прощении?»

Эта покорность судьбе становилась день ото дня все более необходимой, потому что зло, которое одно мгновение могло казаться подавленным правительством философов, вновь отовсюду поднимало голову. В сущности, улучшения, достигнутые в царствование Антонина и Марка Аврелия, были лишь поверхностными. Все ограничилось известным лоском лицемерия, внешним видом, принятым, чтобы привести себя в соответствие с двумя мудрыми императорами. Масса была груба; армия ослабевала; улучшены были только законы. Везде царило глубокое уныние. В известном смысле, Марк Аврелий более чем достиг цели. Античный мир облекся в монашеское одеяние, как ныне потомки версальской знати идут в трапписты или картезианские монахи. Горе старым аристократиям, которые, после излишеств безумной юности, вдруг становятся добродетельными, человечными и бережливыми! Это признаки близкой смерти.