Читаем Марк Аврелий и конец античного мира полностью

Мысль устранить Коммода от наследования, без сомнения, не раз должна была представляться Марку Аврелию. Но уже было поздно. После того, как он был приобщен к управлению, как его столько раз провозглашали перед легионами превосходным и совершенным, вдруг пред лицом всего мира признать его недостойным, было бы вопиющим нарушением приличий. Марк Аврелий запутался в собственных фразах, в выражениях условной благосклонности, которые были ему слишком привычны. И, наконец, Коммоду было семнадцать лет; кто мог сказать с уверенностью, что он не исправится? Надежда на это существовала даже после смерти Марка Аврелия. На первых порах, он проявил было намерение следовать советам заслуженных людей, которыми окружил его отец. Кроме того, разве не было очевидно, что в случае ветупления на престол Помпеяна или Пертинакса, Коммод тотчас стал бы во главе военной партии, продолжательницы партии Авидия, которая ненавидела философов и друзей мудрого императора.

Поэтому мы полагаем, что следует остерегаться слишком поспешного осуждения образа действий Марка Аврелия в настоящем случае. В нравственном отношении он был прав; но факты высказались против него. При виде этого негодяя, который губил империю своей грязной жизнью и безчестил имя, освященное добродетелью, в кругу цирковых конюхов и служителей амфитеатра, народ проклинал доброту Марка. Сожалеем, что преувеличенный оптимизм, который побудил его взять в соправители Вера и, быть может, скрыл от него виновность Фаустины, довел его до ошибки гораздо бодее важной. Народная молва гласила, что ему тем удобнее было устранить Коммода от престола, что составлялась легенда, в силу которой Марк освобождался по отношении к Коммоду от всяких родительских обязанностей. По чувству святого негодования, не хотели допустить, чтобы Коммод был сыном Марка Аврелия. Чтобы снять с провидения ответственность за такую нелепость, оклеветали мать. Когда недостойный сын лучшего из людей выступал в амфитеатре и вел себя, как площадной гаер, люди говорили: «Это не государь, это гладиатор. Нет, он не сын Марка Аврелия». Вскоре в числе гдадиаторов выискали такого, которого нашли похожим, и стали уверять, что это и был настящий отец Коммода. Между тем факт, что все памятники доказывают сходство Коммода с Марком и вполне подтверждают в этом отношении свидетельство Фронтона.

Итак, не упрекая Марка Аврелия в том, что он не устранил Коммода от наследства, можно пожалеть, что он этого не сделал. Совершенство человека оказалось во вред непреклонности государя. Будь он способен к резвой суровости, он бы, может быть, спас мир и избавил себя от ответственности за посдедовавший страшный упадок. Он был виноват в том, что имел сына, и забыл, что цезарь не такой человек, как все, и что его первая обязанность войти в соглашение с судьбою и угадать, на кого указывает рука времени. Наследственность феодальных династий неприменима к цезаризму. Из всех режимов, цезаризм дает наилучшие плоды или самые дурные. Он или превосходен, или ужасен. Отвратительный в I веке нашей эры, при условиях неполной наследственности, он стал великолепен во II веке, когда принцип усыновления окончательно восторжествовал. Упадок начался, когда, по слабости извинительной, так как она была неизбежна, наилучший из государей, получивший власть усыновлением, уклонился от обычая, давшего человечеству великолепнейший ряд добрых и великих государей. В довершение беды, он и наследственности не успел основать. В продолжение всего III века, власть перехватывалась интригой и насилием. Среди этого и погиб античный мир.

Годами выдерживал Марк Аврелий эту пытку, самую жестокую, какой подвергала судьба человека с сердцем. Друзей его детства и юности уже не было. Весь прекрасный круг, созданный Антонином, все серьезное и изящное общество, так глубоко верившее в добродетель, уже сошло в могилу. Оставшись один среди поколения, которое его уже не понимало и даже желало от него избавиться, имея ири себе сына, который глубоко его огорчал, он видед впереди лишь ужасную долю, быть отцом нового Нерона, Калигулы, Домициана.

«Не проклинай смерти; будь к ней приветлив, так как она явление, требующееся природой. Разложение нашего существа столь же естественно, как юность, старость, рост, полная зрелость. А если, чтобы встретить смерть благосклонно; нужна тебе особая мысль, то вспомни только, с чем она тебя разлучит, и ту нравственную среду, с которой душа твоя уже не будет связана. Это не значит, чтобы ты должен был с ними поссориться; далеко нет, ты должен их любить, выносить их с кротостью. Но скажи себе ясно, что ты покинешь не таких людей, которые бы разделяли твои чувства. Одно, что могло бы привязать нас к жизни и удерживать в ней, было бы счастье находиться в обществе людей, которые бы разделяли наши мнения. Но теперь ты видишь, какие раздоры в твоей домашней жизни, до той степени, что ты восклицаешь: «О смерть! не медли приходом, чтобы и я не дошел до того, чтобы забыться».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Этика эгоизма. «Нет ничего выше меня»
Этика эгоизма. «Нет ничего выше меня»

Макс Штирнер (настоящее имя Иоганн Каспар Шмидт) – немецкий философ (1806–1856), предвосхитивший идеи нигилизма, экзистенциализма и постмодернизма. Одной из основополагающих идей Штирнера был этический эгоизм. «Мы живем в мире, полном призраков и одержимых, – писал Штирнер. – Везде и всюду нам стремятся доказать, что смысл и цель нашего существования лежат где-то вне нас. Что просто необходимо найти этот смысл и пожертвовать своими интересами ради воплощения этой цели. Не проще ли, не лучше ли, не выгоднее ли, наконец, отбросив жадные идеалы, строить свое дело на себе самом?».Многое из того, о чем говорил Фридрих Ницше (1844–1900), было взято из Штирнера. Согласно Ницше, существуют два вида морали: «мораль рабов» и «мораль господ». Мораль господ воплощает самоуважение, индивидуализм и свободу, присущие людям со здоровым эго.В книге представлены произведения Штирнера и Ницше, дающие представление об их взглядах.

Макс Штирнер , Фридрих Вильгельм Ницше

Философия / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука
Введение в логику и научный метод
Введение в логику и научный метод

На протяжении десятилетий эта книга служила основным учебником по логике и научному методу в большинстве американских вузов и до сих пор пользуется спросом (последнее переиздание на английском языке увидело свет в 2007 г.). Авторам удалось органично совместить силлогистику Аристотеля с формализованным языком математической логики, а методология познания излагается ими в тесной связи с логикой. Освещаются все стандартные темы, преподаваемые в базовом курсе по логике, при этом их изложение является более подробным, чем в стандартных учебниках. Как синтетический курс логики и научной методологии не имеет аналога среди отечественных учебников.Значительная часть книги посвящена исследованию проблем прикладной логики: экспериментальным исследованиям, индукции, статистическим методам, анализу оценочных суждений.В книге дается анализ предмета логики и природы научного метода, рассмотрение той роли, которую методы логики играют в научном познании, а также критика многих альтернативных подходов к истолкованию логики и науки в целом. В этом отношении она представляет собой самостоятельное философское произведение и будет интересна специалистам в области философии и методологии науки.Для преподавателей логики, философии науки, теории аргументации и концепций современного естествознания, студентов, изучающих логику и методологию науки.

Моррис Коэн , Эрнест Нагель

Философия / Прочая научная литература / Образование и наука