Марк Аврелий. Золотые сумерки

Ночью он поговорил с Фаустиной, попросил поделиться, какая напасть заставила Ламию Сильвана с такой жестокостью убить свою жену.

Фаустина заплакала.

— Все эти дни я ждала, когда же ты поинтересуешься судьбой Галерии и Сильвана. Почему ты до сих пор не приказал казнить его, ведь приговор уже вынесен. Прояви непреклонность, ведь ты же римлянин. Ты — император!

— Именно потому, что я император, мне не к лицу торопливость, тем более суета в таком важном вопросе как человеческая жизнь. Погубить Сильвана просто, но, возможно, его вина не так велика. Может, у него есть смягчающие обстоятельства? Как ты считаешь?

Фаустина долго и пристально смотрела на мужа. В спальне скучились ночные подслеповатые сумерки, однако глаза уже достаточно привыкли к темноте, и Марк вполне отчетливо различал очертания ее обнаженных плеч и выбившуюся из-под ночной туники левую грудь.

Наконец жена спросила.

— Ты решил сразить меня добродетелью? Доказать, что я грязная подзаборная шлюха, сплю с гладиаторами и наездниками?..

Марк перебил ее.

— А еще с поэтами и художниками.

— Да — да, с поэтами и художниками. Однако я не в пример тебе, светочу благородства, поклоннику великого разума и олицетворению добродетели, реально смотрю на вещи, и, когда кое-кто пытается покуситься на мою жизнь, на жизнь моих детей, я принимаю свои меры.

— Конкретней, — откликнулся Марк

Фаустина надолго замолчала, потом поднялась, накинула покрывало, прошлась по спальне, приблизилась к окну.

Ночь за окном была черна, как провал в Аид. Лишь отдельные факелы и костры горели возле храма Юпитера, возвышавшегося на одном из оголовков Капитолийского холма. Пылали огни и в крепости, оседлавшей соседний оголовок. Эти светлячки располагались примерно на одном уровне с верхними этажами дворца Тиберия, где располагались личные покои императорской четы. Ниже властвовал мрак, безраздельно, безгранично. Улицы в городе не освещались, поэтому в темную, безлунную или облачную ночь Рим превращался в безглазое, бесформенное скопище мрака, в котором то и дело раздавались грубые оклики глашатаев, предупреждающие выкрики рабов, сопровождавших господина. Оттуда же долетали зазывные песенки и куплеты, свист ухарей и порой жуткие вопли умерщвляемых на безлюдных улицах людей. Вот и на этот раз со стороны реки, вдруг донесся отчаянный крик о помощи, затем рыдания, вопли. Потом наступила тишина, в которой отчетливо и жутко завыла собака.

Наслушавшись, Фаустина вернулась в постель. Села в ногах.

— Они решили бросить тень не только на меня, но, прежде всего, на тебя, — чуть слышно промолвила она. — Говоришь, Цинна предложил развестись со мной? Этого и следовало ожидать, ведь твои философы способны на любую подлость. Когда эта змея Фабия начала обхаживать выжившую из ума, свихнувшуюся на зависти ко мне Галерию, я сразу догадалась, здесь что-то не так.

Значит, вот как они решили!

Сначала надавить на тебя, объяснить, что для сохранения светлого, незапятнанного злодеяниями и пороками добродетельного лика императора тебе следует развестись с развратной женушкой. Для поддержания, так сказать, авторитета государства. Осмелев, они начнут требовать, чтобы меня сослали на Пандатерию, затем потребуют, чтобы туда же отправили Коммода.

Она сделала паузу, почесала висок, потом продолжила.

— Цинна глуп и самонадеян. Он полагает, что держит в руках все нити заговора. На самом деле пружина — Цивика и Фабия, вот в ком таится главная угроза. Они испытывают тебя, действуя чужими руками, руками так называемых друзей. Все они мечтает о том, как бы вывести тебя из равновесия. У них свой интерес. Коммод, право наследования их, в общем-то, не интересуют. Просто это удобный повод связать тебе руки. И запугать — либо ты пойдешь на попятный, позволишь набросить на себя узду, либо они найдут тебе замену.

— И ты решила упредить их? — спросил Марк. — Но в чем оказалась виновата твоя старшая сестра?

— Верные люди доложили, что Фабия как-то посетовала Галерии, будто я веду себя слишком самонадеянно, не слушаю советов старшей сестры и, что еще хуже, позорю императора. Еще и посочувствовала — разве ты, Галерия, виновата, что родилась слишком рано и была отдана замуж за этого придурка Сильвана? Фаустине просто повезло, а она ведет себя с родственниками, как со слугами, словно на ней плащ небожительницы. Фабия с сожалением добавила, что я умело таюсь, и никто не сумел поймать меня за руку. Галерии только дай повод облить меня грязью. Она тут же вышла из себя, начала кричать — как это никто не сумел! А боги! А она, старшая сестра, которой эта гордячка — то есть, я — открыто пренебрегает! Она может публично подтвердить, что Коммод у меня от гладиатора.

Фаустина примолкла, некоторое время в спальне царила тишина, затем императрица, словно собравшись с духом, продолжила.