Марк Аврелий. Золотые сумерки

— Безвозмездно, Уммидий. Все оформишь за свой счет. Далее, будешь держать язык за зубами. Если кто спросит насчет похищения, скажешь, что это была шутка. Вы побились с Бебием об заклад, сумеет ли он выкрасть у тебя рабыню и доставить в город.

— О, боги, — простонал Уммидий, затем вполне по — деловому поинтересовался. — Насколько же мы побились об заклад?

— На сто тысяч сестерциев.

— Конечно, я проиграл пари?

— А ты как думаешь?

— Боги, боги! Как вы жестоки! Девка обошлась мне в сто тысяч, теперь выкладывай еще сто тысяч этому наглецу. Надеюсь, воспитание так называемого вольноотпущенника обойдется мне дешевле?

— Оно не будет стоить тебе ни аса. Марция будет находиться там, где сейчас находится.

— А где она находится?

— Тебе это знать ни к чему.

— Как прикажешь, государь.

— Получишь Марцию, когда она родит.

Сегестий и Виргула охотно согласились взять на воспитание ребенка. Марция со слезами восприняла эту новость. Она угасала на глазах. Сколько ночей провела с ней Виргула, объясняя, что великий грех погибнуть от печали, что есть спасение. Не пренебрегай спасением. Подумай о ребенке. Господь наградил тебя дитем, носи его, роди его. Не беспокойся. Позволит Господь, она будет видеться с ним, но лучше, если ты забудешь о младенце. Земная жизнь — юдоль печали, облегчи ему будущее. Ему же будет лучше.

На том же настаивал и Эвбен, ее дедушка и пресвитер римский.

Смирись, говорил дед, рожай и моли Господа о милости. Человек, облаченный в мантию императора, рассудил, как мог, то есть рассудил здраво, а ты томишься. Кем быть твоему ребенку в лапах Уммидия? Жертвой? А в руках Сегестия и Виргулы он вырастет добрым христианином.

Дед просил — смирись, Марция, а — а?

Бебий все это время посещал Марцию, его по повелению императора тайно отпускали из карцера. Он тоже просил — смирись. Буду помнить. После нового года был объявлен приговор по делу о недопустимой дерзости, проявленной трибунами Бебием Корнелием Лонгом и Квинтом Эмилием Летом, посмевшим биться об заклад на чужую собственность. Бебий и Квинт выводились из состава преторианской гвардии и в званиях центурионов отправлялись: первый в Сирию, второй в Вифинию. Обоим дали месяц на сборы.

В последние перед отъездом дни Бебий не выходил из дома. С одной стороны, тень позора вроде бы вновь легла на дом Лонгов. С другой, к удивлению Матидии, не было в Риме более — менее значительного чиновника, который не посетил бы Бебия в его родном жилище. Даже Стаций Приск, предводитель преторианцев, заглянул к уволенному со службы трибуну.

В ночь перед отъездом Дим передал хозяину просьбу матушки посетить ее. Бебий не откликнулся.

Спустя час молоденький раб вновь явился к Бебию.

— До вас посетительница, — сообщил он.

Бебий даже сел на ложе.

— Кто?

— Не представилась.

— Женщина?

— Голосок дамский.

Бебий хмыкнул.

— Виргула? Или?..

Дим пожал плечами.

— Ладно, проси. Матушка знает?

— Нет, сидит с Эвбеном, подсчитывают, что вам взять с собой.

Бебий накинул верхнюю тунику, вышел в атриум, куда привратник ввел гостью. Ее лицо было спрятано под широким капюшоном. Наконец она откинула край.

Бебий не смог скрыть удивления.

— Клавдия!

Девушка заговорила горячо, быстро.

— Прости, Бебий, мой поздний визит. Не вини меня в безрассудстве. Я пришла сказать, что сегодня мы с матушкой были у императрицы. Фаустина вспомнила моего отца Максима, потом дамы принялись обсуждать приговор императора. Кто‑то вспомнил о знаменитой шкатулке. Я сначала отчаянно трусила, потом решила — будь что будет! Шкатулка у тебя?

— Да, Клавдия.

— Прошу, покажи мне портрет Марции.

Бебий помедлил, потом кивнул Диму. Тот поклонился и вышел. Вернулся быстро.

— Вот, — Бебий протянул коробочку.

Клавдия подняла крышку, долго вглядывалась в изображение. Наконец вернула шкатулку хозяину.

— Да, она хороша, — кивнула Клавдия. — Все равно… Все равно я не хуже. Знай, Бебий, я полюбила тебя и буду ждать, сколько смогу. Хоть всю жизнь. Марция не для тебя. У нее добрая душа, но она отрезанный ломоть. Она не для тебя.

— Как ты можешь судить!.. — возмутился Бебий.

— Могу, потому что я люблю тебя. Может быть, тебе станет легче вдали, если ты будешь знать, тебя ждут в Риме. Теперь прощай.

— Подожди, — в душе Бебия что‑то обломилось, — Я соберу рабов, мы проводим тебя.

— Меня ждут на улице. Со мной пять человек.

— Ладно, Клавдия. Знала бы ты, как я благодарен тебе за добрые слова. Не за сочувствие, не за глупую поддержку, не за похлопыванию по плечу и совет держать нос повыше, а просто за добрые слова. Если угодно, за искренность. Даже если ты ошибаешься, все равно спасибо. А посему еще один человек в твоей свите не помешает. Тем более храбрый вояка. Подожди, я надену доспехи. В последний раз.

* * *

За день до февральских календ Марк отправился в Паннонскую армию. Перед самым отъездом он отдал приказ изгнать стихоплета и сочинителя похабных мимов Тертулла в Африку, отказал пророку Александру из Абинотеха в постановке его статуи на форуме, запретил императрице поездку в Равенну «на отдых», повелел задушить Ламию Сильвана в темнице. О его смерти в Риме не объявлять.