Марк Аврелий. Золотые сумерки

Все началось с пустяшного разговора с глазу на глаз с Фабией, которая посмела посоветовать ей, императрице, всерьез позаботиться своим будущим. На вопрос, в чем причина подобной заботы, сестра ответила, что по слухам у Марка слабое здоровье. Добавила, они все же родственники и дети Фаустины приходятся ей племянниками, так что в случае чего они вполне могут надеяться на ее защиту. Фаустина сдержала раздражение и спокойно поинтересовалась — в случае чего?

Фабия улыбнулась и неопределенно махнула рукой — мало ли. Подобная пикировка между сестрами происходила часто, но на этот раз Фаустину словно пронзило.

Змея опять завернула какую‑то интригу.

Что‑то подобное, расплывчатое и омерзительно ледяное, она испытала четыре года назад, в тот жуткий зимний день, когда ее дочь Анния Луцилла приехала к ней, во дворец Тиберия, и заявила, что ненавидит!

Ненавидит всех, но, прежде всего, ее, родную мать, и эту гордячку Фабию, которая позволяет себе расхаживать в сопровождении ликтора, усаживаться на место императрицы в цирке и требовать оваций, будто она и есть первая матрона в городе. Ее могущество больше нельзя выносить!

Ненавидит мужа Луция Цейония Вера соправителя отца, этого развратника и любителя актерок. В Антиохии, случалось, напьется до одури неразбавленного сирийского вина и начинает кричать — какой из меня император! То ли дело Марк. Рассудителен, терпелив, целеустремлен! Теперь после возвращения в Рим завел другую песню. Все, мол, свершается по воле богов, их провидением двигаются события, и Марк уже не такой умный, каким хочет казаться. Скорее, ханжа, скопец, отдающий ночи «размышлениям». Ему ли править империей, если каждое решение он высиживает как страус яйцо — десять лет. Луцилла поинтересовалась, почему десять? Ну, девять, сбавил год супруг. Добавил, что ему, в общем‑то, не жалко. Пусть даже будет восемь! Потом (гневно уточнила Луцилла) он принялся гнусно хохотать. Хохотал долго, наконец заявил — пусть Марк попробует совладать с варварами, как он, Луций Вер, одолел парфян.

Фаустина взяла себя в руки и, не повышая голос, поинтересовалась.

— За что ты ненавидишь Вера, понятно, но чем я провинилась перед тобой?

— Как ты решилась отдаться этому глупому развратнику?!

Фаустина онемела.

— Кто тебе сказал?

— Фабия, а Луций подтвердил. Я выгнала его из своей спальни. Знаешь, что он ответил? «Не больно и хотелось. Надеюсь, твоя мамаша будет более покладистой». Я догнала его, набросилась на него — как он смеет говорить такое об императрице! Как смеет он, ничтожество, оскорблять честь моей матери! Он передразнил — ой — ой — ой, велика честь! Неужели она, Луцилла, сомневается в том, что он, Луций Цейоний Вер не видал, какой формы задница у ее добродетельной мамочки? Это она сейчас возгордилась, а ему известно другое время, когда она была без ума от его бороды. Ничего, пообещал Луций, скоро она по — другому запоет.

— Как скоро? — поинтересовалась Фаустина.

Луцилла пожала плечами.

— Я не знаю. Сказал скоро и все. В любом случае, я развожусь с ним. Больше этот грязный пьяница никогда не войдет в мою спальню.

— Кто же посоветовал тебе развестись с соправителем твоего отца?

— Его сестра Фабия.

— Ах, Фабия!.. Теперь послушай меня, Луцилла. Я сочувствую тебе, дочь. Конечно, ты — императрица, а императрица не может потерпеть урон, какой нанес ее чести какой‑то блудливый козел. Все так, но если кто‑то узнает об этом вульгарном скандале, который ты только что устроила мне, своей матери, я прикажу рабам выпороть тебя на конюшне. Не посмотрю, что ты императрица.

Луцилла отшатнулась.

— Ты не посмеешь!..

— Посмею. Если тебе не дорого имя отца и твое положение супруги соправителя Римской империи, так мне оно дорого. Кроме тебя, Луцилла, у меня трое детей, в том числе и будущий цезарь Коммод. Я вынуждена подумать о них и о том позоре, который ожидает их, если дрязги в твоей спальне станут общественным достоянием. Мне плевать на сплетни и слухи, но если кто‑то начнет трясти твоей грязной ночной рубашкой или пускать по рукам нелестные для нашей семьи письма, я исполню свое обещание.

— Я не понимаю, мама…

— И не надо, чтобы ты понимала. Как жить с мужем, решать тебе, но если ссора между вами, если гнусная клевета о моей связи с Вером просочится за пределы семьи, ты будешь наказана. Будь уверена, твой отец поддержит меня.

Луцилла заплакала совсем как детстве — навзрыд, вытирая глаза тыльными сторонами кулачков.

— Я не могу с ним жить, понимаешь. Он извел меня пьяными беспомощными приставаниями. Он все растратил на актерок. Раньше хотя бы утром каялся, подползал и просил прощения. Теперь выражается грубо и отправляется к Панфии, этой шлюхе, вывезенной им из Сирии.

— Это ради нее он сбрил бороду?

— Да, мама. Над ним смеялась вся Антиохия.* (сноска: Столица провинции Сирия, третий по величине город в империи после Рима и Александрии. Население более шестисот тысяч. Важный торговый центр и промышленный центр азиатских провинций.) Мама, почему я не могу развестись с ним?