Марк Аврелий. Золотые сумерки

По этой причине ты и страдаешь. Теперь ты — цезарь, олицетворение власти. Тебя угнетает, что ты всегда будешь цезарем и умрешь цезарем. Никакое иное поприще для тебя уже невозможно. Согласен, это трудно, это невыносимо. Соглашусь и с тем, что это худшая форма рабства, какую могут выдумать боги. Соглашусь также, что как человек добросовестный, исполненный чувства долга ты не можешь отказаться. Обстоятельства не оставили тебе выбора, уход из жизни тоже не выход, а покорство страху. Что же следует предпринять, чтобы вырваться на свободу? Только не вздумай впасть в отчаяние и тем более смириться с пагубными страстями. Вот о чем задумайся на досуге.

— Я уж сколько думал — передумал! — пожаловался Марк.

Диогнет ответил не сразу, сначала расправил соцветие, доверил былинку пчеле, собирающий мед. Та благодарно зажужжала и уселась на бутон, закопалась в нем. На солнышко набежала небольшая тучка, солнышко зевнуло и вновь разбросало лучи по окрестностям. Ветерок шевельнул траву, и пчела отлетела от цветка.

Было хорошо.

Ох, как хорошо было вокруг!

Наконец Диогнет сел, попросил у Феодота холодной воды. Тот налил воду в чашу, подал. Старик напился, обтер ладонью губы, продолжил.

— Если тебе назначено до конца дней пребывать цезарем, если твоя жизнь оказалась зажатой в тиски обстоятельств, значит, следует прожить эту одну — единственную, подаренную тебе логосом жизнь как можно достойней. Если ты не хочешь быть пакостником, злодеем, тираном, если ощущаешь в себе ведущее, как радость, как зов, отдайся ему. Уж в этом‑то ты волен! Прочь все ложные, чуждые твоему ведущему страсти. Потрудись над собой, как плотник над деревом, как сапожник над куском кожи. Вспомни, как скульптор из глыбы мрамора вырубает статую. Собственными руками. В этом и состоит спасение. Займись собой, как мужчина, с римской твердостью и невозмутимостью. В детстве ты старался воспитать себя, теперь пришла пора перейти от слов к делу, заняться собою профессионально. Это трудно, но интересно. Более того, исполнимо, следовательно, можно. У тебя есть полное право выстроить свою единственную жизнь разумно, без пренебрежения к деталям, к минутам и часам.

Диогнет опять улегся на спину, глянул в италийское небо. Марк, заложив руки за голову, тоже направил взгляд в зенит. Небо было полно голубизны. Оно медленно, вращаясь, уплывало вдаль и в то же время оставалось на месте. В следующее мгновение до него донесся голос старика.

— Но как ее выстраивать? С чего начать? Как добиться цели? Сколько их было, умников, тешивших себя великими, дерзновенными планами, реформами, победами, и как немного тех, кто сумел добиться успеха. Как совершенствоваться ежедневно, как избавляться от страстей и осваивать добродетели? Нет никакого иного рецепта, кроме того, которой предложил Сенека. «Окончив день, прежде чем предаться ночному покою, спроси свою душу — от какого недостатка излечилась ты сегодня? Какую страсть поборола? В каком отношении сделалась лучше?» Вот тебе и ответ!

Он помолчал, потом с некоторой даже горячностью продолжил.

— Когда из твоей комнаты унесут свет, когда останешься наедине с собой, подвергни исследованию весь свой день. Разбери слова, поступки, ничего не пропуская, ничего не скрывая. А еще лучше, если ты останешься при свете и запишешь все, чему научился за этот день. Тогда тебе сразу станет ясно, прожил ты его с пользой или напрасно потратил часы.

Помнится, когда Диогнет покинул виллу, Марк безумствовал весь день. Забросил к лярвам все дела, вытащил из‑за прялки Фаустинку и повлек ее в спальню. Потом напился и бегал в набедренной повязке по лугам. Голова кружилась от возможности спасения, пусть даже в этом рецепте было что‑то от желания безумца летать по воздуху, но кто мог запретить ему стать лучше?

Быть хуже, чем ты есть, и пытаться не надо. Забудь о разуме, отдайся постыдным желаниям и дело в шляпе. А вот чтобы стать лучше, необходимо потрудиться. Это великая цель, достойная великого правителя.

Конечно, все оказалось не так просто. Случались у него и срывы, и приступы отчаяния. Недоброжелатели скоро сумели выкрасть его записки, и сенатор Гомулл представил их Антонину Пию с добавлением вставок, обличающих наследника в подготовке заговора. Антонин вернул записи приемному сыну и посоветовал быть осторожнее. Обращайся исключительно к самому себе, обходись без примеров, фактов, оценок. Одним словом, добавил император, пиши, так, как я: скупо, по делу, разбирая и примеривая на себя основоположения.

Антонин спросил.

— Скажи, Марк, кто‑нибудь видал мои записи?

Марк не смог скрыть удивления, затем отрицательно покачал головой.

— То‑то и оно, — довольно усмехнулся приемный отец и добавил. — И не увидит!

С той поры Марк Аврелий Антонин писал отвлеченно, исключительно для себя. Взвешивал истины, наставлял себя таким образом, чтобы никакой злоумышленник не сумел бы извлечь из его заметок никакой конкретной выгоды, проникнуть в какую‑нибудь дворцовую тайну.

* * *

В сад вышел Александр Платоник, приблизился. Император глянул в его сторону, спросил.

— Что случилось?