Марк Аврелий

Но времена изменились. Траян творил историю, Марка Аврелия она принуждала. На смену завоеваниям Траяна, задуманным ради славы и успеха, после полувека с лишним обманчивого мира в Европе пришла политика необходимости и выживания. А ведь даки воевали не хуже германцев. Но когда Рим еще владел инициативой, Траяну везло. Его гений организатора предвидел все, включая то, какой архитектор его обессмертит. Марк Аврелий не нашел своего Аполлодора Дамасского. Создатель его колонны обладал иного рода талантом и другим представлением об эпическом искусстве. Он изображал не великолепное, а истинное, не восхищал, а волновал. Исследователи сравнивали блестящее изображение разговора Траяна с его начальником штаба и ближайшем другом Лицинием Сурой и портреты Марка Аврелия вместе с другим сирийцем — Помпеяном. Первое изображение потрясает классической красотой. Оба персонажа изображены в профиль; очевидно, они обсуждают что-то конкретное и прекрасно понимают друг друга, но император выше ростом, его фигура излучает спокойное превосходство. Во втором случае ясно видны изменения, произошедшие в искусстве: император чаще всего изображается анфас, черты его лица не стилизованы — наоборот, сразу видно, насколько он изможден и устал. Он не выше окружающих его людей, лица которых, как и у него, полускрыты бородами и длинными вьющимися волосами. Помпеян держится на заднем плане: он вездесущ в тени императора, на всех лицах обеспокоенность, да оно и понятно: кругом царит хаос.

Неоднозначное величие

Хотя враги, изображенные на колонне, побеждены, попраны и закованы в цепи, современный зритель уже не может увидеть здесь эпический рассказ о победоносной кампании. Подозревали даже, что страдания и унижения германцев представлены так патетически лишь ради гордыни и жажды мести римлян. Тяжело идущие победители и скорбно отступающие побежденные скорее могли бы выразить бедствия войны, чем величие победы. Мы видим лица женщин и детей, лишившихся свободы, через которые нельзя передать ничего, кроме величия. Но, даже сделав скидку на анахронизм современного восприятия искусства, нельзя не удивиться неоднозначности такого величия. Должно быть, художникам из римских мастерских (здесь работали, видимо, они, а не эфесяне, как для Траяновой колонны) не нравилась эта война; во всяком случае, они выражали новый строй чувств, впоследствии восторжествовавший в западном искусстве. Величие стало более человечным, красота более импрессионистической, от искушений декадентства не так отмахивались.

Видно, как смущено было сознание римлян: время самоуверенности для них закончилось. Откуда самоуверенность, если такой дорогой ценой приходилось отражать и сдерживать варваров? Увековечить убитого полководца — в какой-то мере значит почтить и тех, кто без доспехов, с одной пикой в руке встретил его полки. Деревянная пика с железным наконечником, а то и просто обожженная на огне, самый простой деревянный щит — вот все вооружение германского пехотинца. Он не имел ни лука, ни меча: они были только у конников. Даже много веков спустя у него не появилось почти ничего нового ни в оружии, ни по части дисциплины, ни в стратегии. Вестготам Алариха приходилось разживаться пиками у убитых товарищей или врагов. Всадники подчас сражались, бросая камни. Провианта они брали только на один день. Приходилось бродить в поисках пищи, порой некоторые умирали с голода. В чем же был секрет этих завоевателей? Как мы видели, не в огромном числе, а в индивидуальной храбрости, эффекте неожиданности, приспособленности к местности, а главное, в презрении к смерти и даже стремлении к смерти, открывавшей им Валгаллу.

На колонне германцы, как их и описывал Тацит, изображены высокими и красивыми. Мужчины носят бороду. Прическа женщин поразила римлянок: в высшем обществе вошли в моду белокурые парики[47]. Вместе с тем новая софистика ставила в пример иные из германских нравов, которые считали «естественными»: мы видели, как Фаворин рекомендовал вскармливание детей матерями, что так хорошо получалось у варваров. И все-таки римляне не особенно интересовались этой войной, и может даже быть, что проявлялось и некоторое недовольство: «Видя, как император забирает гладиаторов в войска, люди восклицали: он-де отбирает у них удовольствия и хочет всех насильно превратить в философов… Поэтому он очень заботился, чтобы в его отсутствие римский народ развлекался и велел самым богатым людям устраивать игры». Но глубже и опаснее было то, что творилось в душах этих самых «богачей», особенно в восточных провинциях, в то время, когда римское войско явно увязало на Дунае.

Глава 7 ФИЛОСОФ В ДОСПЕХАХ (173–175 гг. н. э.)

Приучайся, хоть и не думаешь уже овладеть.

Размышления, XII, 6