Читаем Марк Аврелий полностью

Вот в этой путанице амбиций, расчетов, естественных и насильственных смертей и рос Марк Аврелий. Когда ему было шестнадцать лет, внучатый племянник Адриана Педаний Фуск был приговорен к смерти за слишком явное стремление к титулу Цезаря — титулу, к которому мать и два деда, не подавая вида, усиленно готовили Марка. Как он пережил такую смутную ситуацию, какой след она оставила в его душе? В его книге нет ни намека на обстоятельства его возвышения, на рискованность предприятия, в которое его отправила семья, но зато примечательно равнодушие к Адриану и его вспышкам гнева, заметно безразличие к случаю, который привел его самого к власти. Если он и вправду об этом не помнил, то наверняка хранил в подсознании. Ведь вся его эпоха двойственна. С начала столетия в каждом человеке и во всем обществе на смену покорности судьбе впервые приходит ожидание хоть какой-то справедливости и безопасности. Последствия этого необычайного переворота, возвещенного при Траяне, не иссякали еще три четверти столетия — пока длился золотой век Антонинов.

И нет ничего мистического в том, что Марк Аврелий стал воплощением этой эпохи. Он сам был ее продуктом, сам пользовался ее благодеяниями, прежде чем стать ее благодетелем. Окажись он в том же положении веком раньше, оно стало бы для него роковым: его быстро вывели бы из игры, как несчастного Британника[52]. Тогда это было правило. Теперь беда с Фуском стала исключением. И для истории, и, конечно, для участников событий разница огромна. Британника при Нероне погубила система, Педания Фуска — несчастье, приступ безумия умиравшего Адриана. К императору вернулся рассудок, и он вернулся к Марку. Все встало на свои места. Может быть, ледяной ветер смуты на миг коснулся сердца юного Цезаря? Вроде бы нет: кажется, что он не сознает смертельного риска политики, благодушно купается в теплых струях гуманности, разлившихся по Империи.

Его воспитанием занимался не один Сенека, а добрый десяток наставников, в администрации было полно мудрых Бурров — даже чересчур: мальчика обкормили культурной революцией. Из-за чрезмерной опеки он оторвался от жизни — замкнулся в моральной автаркии, но никак не мог выправить дисбаланс, заложенный в основе его воспитания, его негармоничного взросления рядом с требовательными дедами и властной матерью. Ему не хватало мужской руки — отца, которого он лишь смутно помнил в раннем детстве. Он полагал, что найдет себя рядом с Фронтоном, потом с Антонином, но чего не было, того нельзя было воротить. Сошлись все условия для хронически беспокойного состояния, а физиологически — для развития язвы желудка.

<p>Язвенная болезнь</p>

Для поведения язвенника обычно характерен набор признаков, которые даже помимо симптомов, связанных с желудком, говорят о скрытом расстройстве организма. Больной бывает замкнут, беспокоен, дотошен до маниакальности. Порывами, желая достичь единства с высшим, он проявляет внешнюю активность, но всегда готов остановиться и занять оборонительную позицию. У него часто бывают трудности с общением, он не так понятен для окружающих, как хотел бы. Не зная, что источник его страданий внутри собственного организма, он ищет для них внешние причины — злобу окружающих или несовершенство мира. У него есть потребность придумать для себя правила жизни, и лучше всего ему подходят стоические: этика, которая все объясняет, извиняет, упрощает, упражняет в терпении, дает привыкнуть к худшему, учит принять то, чего не можешь изменить. Римский стоицизм учил и сражаться, и выходить из сражения. Лучший способ одолеть силы зла, истощив в борьбе с ними все силы добра, уйти в неприступную крепость внутри себя. А если и в ней не удержишься, всегда возможно уйти из жизни — растворить свои атомы в первозданной природе.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное