Марк Шейдер

Ханна рассказывает мне, что уксусный ангидрид можно получить только в промышленных условиях, и потому добыть его иначе, кроме как украсть с тщательно охраняемого производства, нельзя. Он очень дорого стоит. Дешевле, конечно, чем маковая соломка, но все равно чертовски дорого. Хотя сам по себе ангидрид не обладает наркотическим действием, он необходим для приготовления шири и поэтому считается прекурсором.

– За него тоже можно сесть, – говорит Ханна, – те же три года для первого раза.

Ханна осторожно, пальчиком, перемешивает ангидрид с экстрактом опия. Постепенно цвет и консистенция смеси экстракта опия и уксусного ангидрида становятся равномерными.

Это называется «ширь».

Пока Ханна берет шприцы и делает последние приготовления, она рассказывает мне, что процесс готовки на этом можно не останавливать. Получившийся раствор, если есть время, желание и оборудование, можно теперь очистить. Самый простой способ – это выпарить его в герметичной емкости и пропустить через змеевик наружу. После очистки мы получим героин.

– Сегодня мы ширнемся, как настоящие центральноукраинские селяне, – говорит Ханна.

Городские мастера выгоняют из одного стакана 8 – 10 кубов, а потом бодяжат раствор водой примерно вдвое. Селяне же выгоняют из одного стакана 4–5 кубов и никогда-никогда не разбавляют ширь. Они редко варят для продажи, поэтому гораздо больше озабочены качеством.

– Это лучшая ширь, что ты можешь попробовать в этом городе, – говорит мне Ханна.

В городе, лидирующем по уровню заболеваемости наркоманией, это большая похвала. Уровень нумерической дистрибуции шири здесь самый высокий в Восточной Европе. И я буду колоться лучшим, что здесь есть.

Ханна заправляет шприцы и показывает мне, как затягивается жгут.

– Ты готов? – спрашивает она.

Я ложусь в кресле, как космонавт перед стартом, и говорю:

– Готов.

Она вводит иглу мне в вену и смотрит мне в глаза.

– Это самая ядреная ширь, какую можно здесь достать, – говорит Ханна, – ты запомнишь это навсегда.

И она вводит раствор мне в вену.

9

Наркотики выполняют в обществе две функции.

Некоторым людям хочется получать от жизни немного больше, чем разрешено, – это похоже на то, как под крышкой плотно закрытого котла начинает накапливаться пар. Если не дать ему выхода – можно получить неприятные последствия. Хороший повар знает, как правильно выпускать пар из котла, вне зависимости от того, разрешит ли он кому-то повесить на стену его камеры фотографию Риты Хейворт или даст возможность колоться. Потенциально опасные молодые люди становятся наркоманами, бегут из нашей реальности в иную и не мешают законопослушным гражданам жить в этой.

Это первая функция.

А вторая функция – в том, что для управления оставшейся частью населения тебе всегда наряду с пряником нужен будет кнут – и даже не кнут, а что-то вроде пугала, которым можно было бы стращать законопослушных граждан. Таким пугалом всегда были, есть и будут наркотики.

Не будешь платить налогов – И ЗАВТРА ТВОЙ СЫН СТАНЕТ НАРКОМАНОМ!

Никто из простых налогоплательщиков никогда не пробовал наркотиков, никто не знает, что это такое, почти никто из законопослушных граждан и нацвай-то ни разу не жевал, а уж что там говорить о винте или шири, – но все они, как один, знают, что от наркотиков их ждет верная и неминуемая смерть.

Они не представляют себе, куда в самом деле попадает человек, который делает себе укол. Мне часто доводилось наблюдать, как тридцати-сорокалетние женщины обсуждали божественные видения под общим наркозом. Для многих добропорядочных прихожанок общий наркоз – существенный источник веры.

Господи, если бы они один раз укололись, ушли бы в монастырь.

Навсегда.

Я чувствую себя окончательным, невероятным, законченным ничтожеством. Это чувство накатывает на меня вдруг, «нипочему», просто так, как будто оно всегда было здесь, где-то неподалеку и только и ждало случая, чтобы показаться.

Я представляю себе, что я не здесь.

Я представляю себе, что это не я занят поисками Марка Шейдера посреди черной пустыни, а я, настоящий я, на самом деле нахожусь сейчас в Карпатах, поросших лесом, я в Горганах, стою на склоне горы и смотрю на протекающую внизу реку, я смотрю на Черемош – здесь он едва ли шире добротного ручья.

Вчера я снова занимался своим обычным делом. Вчера с утра я был на шахте, на которой произошел обвал штрека из-за некачественных опор. Я делал телефонные звонки. Я отдавал распоряжения спасательной команде. Я снова применял все ту же формулу: А умножить на В умножить на Х. А умножить на Y.

И восемь шахтеров навсегда остались в забое.

Живыми они стоили бы дороже.

Я шатаюсь, потому что мне тяжело стоять, тяжело от того, что на меня давит огромное небо Карпат, а где-то далеко под ногами петляет горная речушка. Или мне тяжело стоять от того, что вчера вечером я опять пил с шахтерами?