В заключение нам необходимо взглянуть на его литературную деятельность. Она была обширной: Цицерон работал всю свою жизнь с редкой неутомимостью и оставил после себя, кроме огромной переписки, более 100 речей и многочисленные трактаты философского, политического и смешанного содержания. К сожалению, далеко не все эти сочинения дошли до нас: из речей его, например, только 57 сохранились в целости, а из остальных дошли либо отрывки, либо одни заголовки. Точно так же обстоит дело и с его трактатами: самые важные из них, “Республика” и “Законы”, изобилуют пропусками, извращениями и другими изъянами. Тем не менее, и того, что до нас дошло, достаточно, чтоб установить репутацию Цицерона как самого блестящего из римских ораторов и писателей. Его речи, по большей части действительно произнесенные, но всегда отредактированные, распадаются, естественно, на два отдела – судебные и политические, и лучшими из них признаются: пять речей против Верреса, четыре – против Катилины, все филиппики, а особенно вторая, и, наконец, знаменитая речь в защиту Милона, его шедевр. Мы зашли бы слишком далеко, если бы вздумали подробно рассматривать их; достаточно указать, что каждая из них представляет перл римского красноречия как по форме, так и по содержанию. Без сомнения, Цицерон далеко уступал Демосфену в серьезности и глубине чувства, в обилии идей, в искренности намерений; он нередко заменяет пафос риторикою и прикрывает скудость и убожество мысли потоком звонких слов; все же он недосягаемо высок в разнообразии содержания, в блеске формы, в меткости фразировки и изяществе стиля. Он обнаруживает необычайную гибкость и находчивость ума, соединенную с живой памятью и неистощимым богатством выражений, и, обладая к тому же еще и звучным, тонко-модулирующим голосом, равно как и импозантной фигурою, должен был оказывать на слушателей сильное впечатление. До нас дошло много анекдотов, рисующих власть его слова, и для иллюстрации приведем два из них. Некий Марк Оттон сильно раздражил против себя народ, предложив отвести всадническому сословию отдельные от остальной публики места на публичных зрелищах; когда он появился однажды в театре, его встретили таким шиканьем и даже угрозами, что ему пришлось спасаться бегством. На помощь ему подоспел Цицерон и, вызвав народ к соседнему храму, произнес такую блестящую речь, что народ мгновенно переменил настроение и приветствовал Оттона аплодисментами. В другой раз, значительно позднее, когда Цезарь был уже диктатором, Цицерон вздумал защищать перед ним помпеянца Лигария, которого владыка Рима осудил уже заранее. Узнав об этом, Цезарь добродушно заметил: “Что же, отчего и не доставить себе давно не испытываемого удовольствия – послушать Цицерона, когда я уже составил себе мнение о Лигарии как о дурном человеке и враге?” Но слушать Цицерона было то же, что слушать Сирену: речь была так патетична, исполнена такой прелести, что диктатор был тронут. Лигарий был прощен, чтобы вскоре после этого стать одним из заговорщиков 15 марта.
Через 25 лет после выступления Цицерона на публичное поприще в качестве адвоката начинается его писательская деятельность в узком смысле этого слова. Живой, впечатлительный и беспокойный, нигде не чувствовавший себя лучше, нежели перед толпою рукоплещущих слушателей, он, казалось, был менее всего пригоден к созерцательной жизни философа и писателя; тем не менее, он много занимался и писал, всякий раз как политический горизонт заволакивался тучами и публичная деятельность становилась опасною. Так, например, его “Оратор”, “Республика” и “Законы” выходят в 55, 54 и 52 годах соответственно, когда господство триумвиров отняло у него возможность заниматься политикою, а его “Парадоксы”, “О верховном благе и зле”, “Академические вопросы”, “Тускуланские беседы”, “Об обязанностях” и многие другие – в два года диктатуры Цезаря.