Маркиз де Карабас. Женитьба Корбаля.

– Но от чего, позвольте спросить, я вас избавил? Ах, я слышу экипаж виконтессы. Прошу извинить меня!

И, взмахнув складками своего синего плаща, генерал удалился.

Оставшиеся в вестибюле офицеры обменялись понимающими взглядами. Один из них отделился от группы и, звеня саблей, подошел к Кантэну. Это был Умберт.

– Надеюсь, вы окажете мне честь узнать меня, господин де Шавере.

Крестьянский выговор Умберта явно не соответствовал его изысканной речи и элегантному виду.

– С удовольствием, мой генерал. Добро пожаловать в Шавере.

– Благодарю вас. Позвольте представить вам моих товарищей.

Когда он завершил церемонию представления, проведенную с изысканностью, достойной придворного церемониймейстера, в вестибюль вошли генерал Гош и виконтесса де Белланже.

Откинув капюшон плаща со своих блестящих иссиня-черных волос, она торопливой походкой направилась к Кантэну, ее прекрасное лицо горело нетерпением.

– Господин де Шавере! Какое счастье не просто видеть вас, но видеть в вашем собственном замке. Такая встреча снимает бремя с моей души и притупляет боль упреков, которыми я ежедневно осыпаю себя за то, что не смогла помочь вам в его обретении. Я завидую более достойным друзьям, сумевшим сделать для вас то, в чем мне было отказано силой обстоятельств.

Кантэн поднес к губам длинные, унизанные кольцами пальцы виконтессы.

– Сударыня, если вы не даровали мне удовольствие обрести этот дом, то ваше прибытие сохранило его для меня, что почти одно и то же.

– Ах, нет! За это вы должны благодарить генерала Гоша.

– Но от чего мы вас избавили, мой друг? – снова спросил генерал Гош. – Рассказ за вами.

– Он не слишком занимателен.

Стоя в центре окружившей его группы, Кантэн кратко, без лишних подробностей, рассказал о случившемся. Полагая, что он купил Шавере, местные крестьяне пришли расправиться с ним, как обычно расправляются с покупателями национальной собственности.

– Если после нашего отъезда они снова примутся за свое, – заметил Гош, – вы сможете воспользоваться плодами нашей помощи лишь временно.

– Да, если они не решат, что отряд республиканских драгун пришел мне на выручку по чистой случайности.

– Урок был суров, – рассмеялся Умберт. – Мы разбили несколько голов ударами наших сабель.

– Сабель, – добавил Гош, – которые, благодарение Богу, больше не будут применяться в этой братоубийственной войне.

Объяснения этого туманного высказывания пришлось ждать, пока не закончился ужин, прошедший гораздо лучше, чем можно было рассчитывать, принимая во внимание его неожиданность и политические убеждения домочадцев Кантэна.

Чтобы накормить республиканских офицеров и сопровождаемую ими даму, из кладовой пришлось извлечь почти всю имевшуюся там провизию. Мартон с помощью Шарло и одного из бретонцев подала на стол, пусть непритязательный, но вкусный ужин, а Кантэн украсил его несколькими бутылками испанского вина, с незапамятных времен хранившегося в погребе замка.

Когда с едой было покончено и грубоватые республиканцы из свиты Гоша под влиянием винных паров стали утрачивать внешний лоск, виконтесса попросила разрешения удалиться. Кантэн вскочил из-за стола, чтобы проводить ее. Гош поднялся вместе с ними.

Оставив остальных за столом под опекой Шарло, виконтесса и двое мужчин прошли в «павлиний» салон, где в канделябрах уже горели свечи, а в камине пылал яркий огонь. Виконтесса, высокая, гибкая, в коротком, наподобие мужского, золотисто-коричневом жакете, с восхитительной грацией двигалась по прекрасной комнате, где зеленые, голубые и золотые тона украшавших ее гобеленов повторялись в парчовых портьерах окон и в мягком обюссонском ковре на полу.

– Похоже на покои в Версале, – сказала виконтесса. Гош, знакомый с Версалем не дальше конюшни, улыбнулся в знак согласия.

– Не ирония ли судьбы, – сказал он, – что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?

– Неужели этот вопрос задает республиканец? – шутливо заметила виконтесса.

– Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери[96], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе – те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.

– Умерьте ваше озлобление, – попросила виконтесса. – Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.

– Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.

– Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.

Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:

– Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.

– Главное направление? Что это значит?