Маркиз де Карабас

Мадемуазель де Шеньер ответила на их приветствия с любезным достоинством, которое превращало большинство мужчин в ее добровольных слуг. Она несколько минут поговорила с ними об их стряпне, о том, как они живут, хотя с трудом понимала ответы даже тех из них, кто гордился своим умением говорить по-французски. Затем, бросив взгляд в сторону бревенчатых хижин на краю вырубки, спросила про господина де Шавере. Ей ответили, что он недавно отправился в лес с ружьем, видимо, желая подстрелить себе на завтрак какую-нибудь дичь. Ах, да вот он и возвращается и, право слово, похоже, он, как и все, будет доволен тушеным козленком, что готовится в котле.

С охотничьим ружьем через плечо Кантэн неторопливо шел по вырубке, и она радостно поспешила ему навстречу.

– Знаете, что меня больше всего обрадовало в нашем освобождении, Кантэн? Мысль, что им я обязана вам.

– О нет. Не мне. План спасения принадлежит Кадудалю. Слишком учтивый тон молодого человека задел мадемуазель де Шеньер, и в ее глазах мелькнула тревога.

– Вы сердитесь на меня. Возможно, у вас есть на то причины. В Шавере я была с вами не великодушна.

– Мое участие в вашем освобождении отнюдь не доказывает, что вы были не правы.

– И то, что вы совершили в Ла Превале, тоже? Неужели вы воображаете, будто мы ничего не слышали?

– Я не совершил ничего особенного.

– Ничего особенного? С тех пор, как мне стало известно об этом, я сгораю со стыда оттого, что слушала лживые сплетни и на их основании сделала такие досадные выводы.

– Они были вполне логичны, во всяком случае – по видимости.

Она стояла перед ним, очаровательная в своем смирении.

– Тогда вы напомнили, что дали мне слово. Оно должно было перевесить любую видимость. Оно не требовало доказательств, которые вы потом представили мне, и какой ценой для себя… Вы должны были знать, что вас объявят вне закона и станут преследовать за то, что вы сделали. Вы уезжали именно с такой целью и ничего не сказали мне. Из гордости вы оставили меня терзаться неоправданными сомнениями на ваш счет.

Сердце Кантэна растаяло при виде искреннего раскаяния мадемуазель де Шеньер.

– Не из гордости. Нет. Из осторожности. Я не смел рассказать о своих намерениях даже вам.

– Вы не доверяли мне? Вероятно, я не имею права жаловаться. Я заслужила это своим недоверием. Вот чего я стыжусь больше всего.

Кантэн улыбнулся:

– В формировании наших мнений главное – очевидность, если… Но послушайте! Это уже другой вопрос.

– Если… Если что?

– Если интуитивная вера – назовем это так – не отвергнет очевидность, а с ней и неблагоприятные выводы. Видите ли, я говорил, что люблю вас.

Мадемуазель де Шеньер опустила голову.

– Да, – едва слышно ответила она. – Вы имеете право так говорить. Моя вера могла бы сделать меня более проницательной.

Она снова подняла глаза, в них блестели слезы.

– Что я могу еще сказать, Кантэн?

Он был побежден, и если не обнял ее на виду у стоящих вокруг костра шуанов, то его тон вполне заменил объятия.

– Мне не следовало вынуждать вас говорить об этом. Но я хотел, чтобы вы сами осознали заблуждения, которые заставили меня страдать.

– Кантэн!

– Теперь это не имеет значения. Вы поняли, как лживо может быть то, что кажется совершенно очевидным. В следующий раз вы не повторите своей ошибки. Все, что я вам сказал, правдиво, как сама истина: охранная грамота, смерть Буажелена, вступление во владение замком и имением Шавере, случайное прибытие Гоша. Что касается моего поведения в Ла Превале, то, по правде говоря, я действовал скорее из чувства долга перед графом де Пюизе, чем из политических пристрастий. Здесь я хочу быть с вами таким же честным, как и во всем остальном.

Она протянула к нему руки.

– Значит, мир?

Кантэн взял руки Жермены в свои, его глаза сияли.

– И, надеюсь, навсегда.

Затем, словно собственные слова напомнили ему об опасностях, которые могут сократить для них этот срок, Кантэн заговорил о необходимости проводить Жермену и ее родственников на берег и переправить обратно в Англию, где им следует оставаться до окончания гражданского раздора во Франции.

Жермена покачала головой.

– Это невозможно. Госпожа де Шеньер не вынесет тягот морского путешествия. Для него нужны мужская выносливость и сила. Кроме того, мы уже приняли решение. Когда нас арестовали, мы собирали вещи, чтобы уехать в Кэтлегон. Должно быть, госпожа де Белланже знала про приказ о нашем аресте. Она предупредила нас и настоятельно советовала приехать в Кэтлегон, где, по ее уверению, мы были бы в полной безопасности. И если бы не колебания тетушки и ее личная неприязнь к виконтессе, мы не стали бы медлить с отъездом.

Кантэн подумал, что ему понятны как неприязнь госпожи де Шеньер к виконтессе, так и причина, благодаря которой Кэтлегон пользуется неприкосновенностью. И то и другое проистекало из одного источника. Впервые за время их знакомства он одобрил госпожу де Шеньер. Но не до такой степени, чтобы оправдать ее пренебрежение покровительством генерала Гоша.

– Арест, – закончила Жермена, – положил конец колебаниям тетушки. В конце концов, она всего лишь человек.