Маркиз де Кюстин и его "Россия в 1839 году"

Мать все-таки выпустили, и она с большой решительностью, которая, в конце концов, принесла успех, принялась за поправление семейных дел. Дельфина де Кюстин, несомненно, была замечательной личностью — женщина необыкновенной красоты, очарования и силы воли, пользовавшаяся всеобщим уважением и такой репутацией, которой так никогда и не заслужил ее сын. Мадам де Сталь увековечила ее имя в названии одного из своих романов2. На протяжении долгих лет Дельфина была близким другом — и, вероятно, возлюбленной — писателя и государственного деятеля Шатобриана. С малых лет ее сын рос как бы под сенью этого выдающегося человека и считал его своим вторым отцом. К сожалению, Шатобриан был не единственным, кто летел на пламя блестящей красавицы, и, конечно, Астольфу недоставало настоящего отца.

В детские и юношеские годы он оставался предметом любви, внимания и покровительства, какие только красивая и одинокая мать могла щедро расточать своему единственному обожаемому сыну3. Нельзя осуждать ее за это — в некотором смысле он был ее единственным достоянием. Но ясно и то, что эти неуравновешенные отношения, наложив- шиеся на душевную травму от насильственной разлуки с обоими родителями в раннем детстве, несовместимы с нормальным психическим развитием. Он вырос красивым, чувствительным, но со слабым здоровьем и поначалу бессознательными, но впоследствии крайне сильно проявившимися гомосексуальными наклонностями.

Долгое время — вероятно из-за уважения к матери — Кюстину как-то удавалось сохранять внеш-

а У Кюстина был еще старший брат Гастон (1788—1792), умерший, несмотря на прививку, от оспы.

ние приличия. С наступлением Реставрации Дельфина сумела выхлопотать для него офицерский патент в одном из гвардейских полков. Несколько недель он являл собой жалкое зрелище — застегнутый в мешковатый мундир с волочившейся позади длинной шпагой. Его освободили от этой пытки и попробовали определить помощником Талейрана на Венском конгрессе. Но вскоре стало ясно, что он так же мало годится для дипломатической службы, как и для военной. Больше всего его интересовала литература. По моде того времени он стал отчаянным романтиком и восхищался великой школой немецкого романтизма. Некоторые из ее деятелей — Гейне, Варнгаген фон Энзе и его замечательная жена Рахель3 стали его близкими друзьями.

В начале 1820-х годов Кюстин без особого сопротивления уступил желанию матери, устроившей его женитьбу, после которой он с неизменной нежностью относился к своей молодой жене4, и у них даже родился ребенок. Когда в 1823 г. она внезапно умерла, он глубоко горевал, и внутри у него что-то сломалось. Он уже не смог владеть собой и следовать общепринятому образу жизни. Долго подавляемые желания прорвались наружу с непреодолимой силой.

28 октября 1824 г. последовала катастрофа — ночью он был найден в грязи на дороге из Версаля к Сен-Дени избитый, без чувств, раздетый до пояса, со сломанными пальцами. Это сделали солдаты, с товарищем которых у него было назначено свидание.

Так ли все было на самом деле или нет, не столь уж важно. Разразился вселенский скандал, подхваченный газетами. Репутация Кюстина и его положение в обществе безнадежно рухнули. С тех пор и до конца своих дней он фигурировал в сплетнях всех злых языков как самый знаменитый гомосексуалист Франции.

Его тяжкое положение лучше всех описал Пьер де Аакретель во введении к изданному им небольшому томику кюстинианы: «Маркиз де Кюстин невозмутимо переносил все шушуканья, насмешливые взгляды и едва скрываемые ухмылки, презрение одних и сочувствие других; но он стал одинаково неудобен для всех». Общество беспощадно и жестоко отвергло его. В качестве примера можно упомянуть о письме к нему маркизы де Монкальм после случившегося инцидента: она советовала ему искупить свой позор достойной смертью5.

В те же самые годы Кюстина постигла целая чреда катастроф. Сам он еще в письме к той же маркизе де Монкальм (8 января 1824 г.) писал о первом из только начинавшихся своих несчастий — 7 января 1823 г., через несколько месяцев после рождения сына, живший у них в доме на положении члена семьи старый аббат перед смертью проклял все семейство (Кюстин утверждал, что он лишился рассудка). Прошло полгода и ужасная агония свела в могилу его молодую жену. По прошествии года за ней последовал другой домочадец — старый друг семьи — и одновременно впала в безумие няня сына.

Но тогда Кюстин еще не знал всю меру предстоявшей ему трагедии. Не успел окончиться тот год, как он очутился на положении отщепенца. Потом, в первые дни 1826 г., умер сын, а через полгода за ним последовала разбитая горем его мать3.

Оставшийся в полном одиночестве, буквально затопленный унижениями и повергнутый ударами судьбы, Кюстин все-таки нашел в себе силы для внутреннего самоотречения и с достоинством (отчасти даже успешным) смирился со своим положе-

а На ее смерть маркиза де Монкальм отозвалась такими словами: «Я не верила /.../, что можно умереть от горя, но г-жа де Кюстин доказала обратное»6.