Маркиз де Кюстин и его «Россия в 1839 году»

Нападение Толстого более всех других затрагивало личности, было злее, язвительнее и, очевидно, предназначалось для того, чтобы выставить Кюстина на посмешище и тем уничтожить его, а не перечислять для этого все его ошибки. Как и Греч, Толстой не удержался от соблазна припомнить ему гомосексуализм и даже особо написал об инциденте 1824 г. (уже двадцатилетней давности), проявив тем самым наибольшую жестокость. Согласившись, что в книге есть места, где видны «изящество и талант», он все-таки заклеймил ее как написанную преднамеренно «в духе лжи и злосердечия» ради того, чтобы под новыми сенсациями похоронить память о «некоем скандальном приключении». Русские могут почитать для себя немалой удачей, что столь злонамеренный человек не смог отыскать ничего иного для нападения на них со своей клеветой и ложью.

Брошюра дипломата Лабенского также появилась анонимно (за подписью «Русский») под названием: Un mot sur I'ouvrage de M. le marquis de

Custine intitule «La Russie en 1839»й. Почти сразу же последовал и английский перевод (Лондон, 1844 г.) под редакцией некоего ДжБредфильда, который написал предисловие, ничуть не уступающее всему содержанию по язвительности нападок на Кюстина.

Монография Дабенского была наиболее серьезной и лучше других написанной. Он, как и Толстой, не стал распространяться по поводу отдельных ошибок, а решил выставить Кюстина в смешном виде. Но по сравнению с другими его тон был спокойнее и даже учтивее. Многие считали все эти три брошюры лишь выполнением оплаченного заказа со стороны русского правительства, однако на самом деле это было не совсем так. Хотя Толстой, похоже, получил деньги от полиции за свои, по его словам, расходы на издание, а Греч очень надеялся на такое же вознаграждение[25]; все-таки инициатива исходила, скорее всего, от самих авторов. Но по зрелом размышлении русское правительство решило, что чем меньше будет слышно о Кюстине, тем лучше0. В письме к Гречу одного из высших полицейских чинов говорилось, и, несомненно, с ведома самой высшей власти, что правительство не видит причин, почему бы российские литераторы сами не взяли на себя почин защитить свою страну от клеветы извне, как это делается в других государствах. И далее: «Однако искать таковых литераторов и протежировать оным отнюдь несовместно с достоинством нашего правительства, хотя оно и будет благодарно тем, кто трудится в его интересах по собственному побуждению /.../»4.

Все три брошюры, особенно английский перевод опровержения Дабенского, получили широкую известность (менее прочих работа Толстого) и остались не без влияния на рецензентов и непосредственно на читателей* Но в общем была слишком заметна их очевидная пристрастность и слишком сильный отпечаток официозности. Весьма показательно, что, прочитав труд Греча, Александр Тургенев жаловался в письме к Булгакову на отсутствие до сих пор «дельного и чистого критика» Кюстина5.

Французские рецензии, по большей части неблагоприятные, начали появляться только в конце 1843 г. Одна из них в журнале «La Presse», основанном талантливым, но беспринципным Эмилем де Жирарденом[26].

В архивах русской полиции найдется немало интересного об этом человеке, и, несомненно, если ему и не платили, то, во всяком случае, в течение долгих лет поощряли его неизменно прорусскую ориентацию. В конце 1830-х годов Яков Толстой в своем донесении рекомендовал «La Presse» как журнал вполне достойный негласной финансовой поддержки, но архивы подтверждают и то, что к 1843 г. Третье отделение стало с подозрением относиться к Жирардену, как к человеку сомнительной репутации и ненадежному. Для шантажа, на случай каких-либо неожиданностей с его стороны, тщательно сохранялись некоторое его сообщения. Тем не менее, с ним продолжали заигрывать, а он придерживался прорусского направления то ли в благодарность за уже полученное, то ли в надежде на будущие субсидии® В подобном контексте никак нельзя считать рецензию в «La Presse» совершенно непредвзятой.

Труднее объяснить злую рецензию в «Revue de Paris», написанную молодым поэтом Жаком Шоде- Эпо, нападки которого на Кюстина были жестокими и сугубо личными, вплоть до высмеивания его прежних, не столь успешных произведений. По оценке критика книга Кюстина принадлежит к жанру la litterature confidentielleP и была бы по-своему привлекательная, если бы ее написал ип homme illustre?. «Est-оп illustre, — риторически вопрошал рецензент, — pour avoir ecrit des romans tels que 'Aloys" /.../?»г После такого вступления нападение сосредоточивалось, главным образом, на литературных качествах книги. Многое, по утверждению г-на Шоде-Эпо, было заимствовано у других, лучших писателей. Политические и религиозные идеи туманны и по-детски несерьезны. В результате получился «расплывчатый и незначительный памфлет»7.