Маркиз де Сад

«Не в состоянии сдерживать свою природную похотливость, ибо по натуре была величайшей шлюхой, хотя успела побывать замужем и овдоветь, исключительно красивая, она заставляла своих женщин и девушек раздеваться, чтобы возбудиться еще больше. Должен вам сказать, что те, кому надлежало раздеваться, были красивыми из красивейших. Видеть это доставляло ей величайшее наслаждение. Потом открытой ладонью и довольно грубо она звонко шлепала их по груди. К девушкам, которые хоть как-то провинились, она применяла розги. Удовольствие, которое она получала, вызывали судорожные движения, производимые их членами и задницами, что наряду со способом их избиения, который она применяла, являло собой странное и забавное зрелище».

«Иногда, — добавляет Брантом, — она делала это, чтобы заставить их смеяться, иногда — чтобы плакать. Их вид и созерцание этих сцен настолько подогревали ее аппетит, что она частенько удалялась, чтобы хорошенько утолить его с каким-нибудь рослым здоровенным парнем». Многие из собственных описаний Сада не более диковинны. Старые сводницы из «120 дней Содома» оказались под стать королеве в изображении Брантома, которая, выглянув из окна в Шенонсо, увидела хорошо сложенного башмачника, использовавшего стену, чтобы облегчиться, и послала за ним пажа, приказав привести мужчину в уединенное место в парке.

Скандалы, имевшие место в Аркей или Ла-Косте, похоже, мало чем отличались от развлечений в Шенонсо, творимых двумя столетиями раньше. Характер служения Короне Шарлотты де Бон свидетельствует о том, что маркиз де Сад всего лишь пытался выполнить или воскресить семейные традиции. Но какими бы не были личные пристрастия этого семейства, его репутация в обществе оставалась исключительно велика. Выйдя на политическую арену в двенадцатом веке, появившись из Авиньона, они в полной мере продемонстрировали свою власть, распространявшуюся как на сферу церковную, так и светскую. Епископ Марселя в пятнадцатом веке; губернатор того же города в шестнадцатом веке; епископ Кавайона; маршал Франции и генеральный викарий Тулузы — вот представители семейной истории, более яркие и весомые, чем эфемерная Лаура или прекрасная фаворитка сластолюбивой Екатерины Медичи.

Время от времени в семействе случались неприятности, которые становились достоянием гласности, включая обвинения в непристойном поведении, выдвинутые против дяди Сада, аббата де Сада, которому в силу сана следовало соблюдать целибат. Но ни одному здравомыслящему человеку не приходило в голову раздуть подобные обвинения до такой степени, чтобы запятнать честь семьи или помешать карьере провинившегося. В таком случае, как правило, для сохранения репутации человека ограничивались тихой — на несколько месяцев — ссылкой в далекое поместье или символическим наказанием и обещанием в другой раз быть более осмотрительным. Этих мер бывало вполне достаточно.

Отец Сада едва ли подвергал опасности честь семьи. Жан-Батист на портрете Наттье предстает крепким и серьезным мужчиной. Аккуратный парик, красивая поза; в его облике нет ни малейшего намека на финансовые трудности и долговые обязательства, положившие конец его планам. Сильные черты овального лица, орлиный нос, твердый рот и ясные глаза придают ему вид человека надежного. Но позже денежные проблемы пошатнут это представление. Он оставит дипломатию, как раньше оставил военное ремесло, и удалится в небольшое поместье, которое купит близ Парижа, намереваясь вести там размеренную и праведную жизнь. Время от времени Жан-Батист будет предаваться сочинению довольно легкомысленной драмы в стихах. Однажды он в стихотворной форме написал письмо Вольтеру и получил от великого философа и литератора ответ, в котором тот поздравил его по случаю женитьбы. Но интерес Сада-отца к стихосложению предвосхитил литературные опыты его сына, который, после провала в качестве драматурга, обратился к регулярным занятиям художественной прозой.

Граф де Сад не имел ни малейшей возможности детально заниматься воспитанием своего отпрыска. Все же с высоты своего поста, занимаемого им при Кельнском дворе, для своего ребенка он едва ли мог желать лучшего дома, чем дворец Конде. Пока граф де Сад — а порой и мать мальчика — находились в отлучке, Донатьен-Альфонс-Франсуа пребывал в ситуации, которая стала для него привычной на протяжении многих лет его взрослой жизни, то есть был предоставлен самому себе.

— 2 —