Маркиз де Сад

Наиболее сильной в литературном смысле частью произведения является длинная политическая пародия Сада, представленная в пятом диалоге: «Французы! Еще одно усилие, если вы и впрямь хотите быть республиканцами!» Эта тема восхваления убийства, грабежа, проституции, инцеста и содомии как единственно правильных основ хорошей жизни, уже обсуждалась. Независимо от того, с какой целью она вводится автором — поразвлечь читателя или вызвать его негодование — те, кто предпочитал видеть в маркизе радикального политического мыслителя, выдергивали эту часть из общего контекста и печатали или обсуждали саму по себе, изолированную от сексуальных упражнений, окружающих ее. Такая практика демонстрировала полную несостоятельность указанного отрывка.

Дальнейший ход событий книги, показывающий, как стремительно преодолевает Эжени одну за другой ступени сексуального опыта, достаточно предсказуем. Только неожиданное появление нового персонажа в финальном диалоге вызывает некоторое удивление. На сцену выходит мадам де Мистиваль, все еще красивая дама средних лет, прибывшая на поиски дочери. Несмотря на активное сопротивление, она тотчас оказывается вовлеченной в драму. Эжени, ставшая к этому времени образцом порочности, торжествует. Когда мадам де Мистиваль умоляюще опускается перед ней на колени, подобно матери другой Эжени (из «Преступлений из-за любви»), бесстыжая дочь поворачивается к ней спиной и велит ей поцеловать ее в зад. Остальные срывают с мадам де Мистиваль одежду. Среди них возникает неудержимое веселье, когда на ее спине они обнаруживают следы кнута, оставленные, по всей видимости; супругом. Ею одновременно владеют Дольмансе и собственная дочь, после чего мать, к радости ее злобного ребенка, избивают до потери сознания, а потом шлепками приводят в чувство. В завершение, по предложению Эжени, женщину, подвергшуюся многократным надругательствам, пинками вышвыривают из комнаты.

Подобно Марксу или Фрейду, Сад снискал известность благодаря не столько оставленным после себя текстам, в которых выразил свои идеи, сколько благодаря репутации, которая служила основанием для его привлечения к судебной ответственности. Это, в свою очередь, привлекло внимание к анонимным публикациям маркиза, интимным фантазиям и таинственному миру, заключенному в замке Силлинг, к его соперникам. Являясь продуктом своего времени, Сад, вероятно, более точно представлен своими «Злоключениями добродетели», «Алиной и Валькуром» и короткими рассказами сборника «Преступления из-за любви». К лучшему или к худшему, но он стал автором человеческого ночного кошмара, имя которого на протяжении двух последующих столетий либо превозносилось, либо проклиналось. Но история Сада не закончилась с его смертью. Действительно, не смолкают споры о том, что более длинная и любопытная часть этой истории началась после благочестивого погребения на кладбище Шарантона в 1814 году. Мир в скором времени с ужасом услышит о чудовищных жестокостях, приписанных ему моралистами девятнадцатого века, и осознает существование, несмотря ни на что, целого ряда мужчин и женщин, готовых стать последователями этого чудовища.

Глава четырнадцатая Ученики Дьявола

— 1 —

Предполагается, что в своем стихотворении «Французская революция» (1791) Уильям Блейк подразумевает Сада. Если это действительно так, то это выглядело как одно их многочисленных суждений, сделанных теми, кто знал человека, а не его работы, хотя Блейк видит скорее жертву гнета, а не пресловутого автора. Итак, его встретила Бастилия…

…прикованный к непробиваемой стене в темнице той ужасной
Сидел там узник, согнувшийся под тяжестью его опутавших цепей.
В душе его, тоской сжимая сердце, кольцом свернулся змей,
В расселине скалы не знал он света. Тот человек на наказание
Был обречен за вольные сказания.

Блейк Сада не читал. В 1791 году даже работы, созданные в Бастилии, стали известны скорее по слухам, чем по публикациям. К тому же маркиз был помещен в тюрьму не за свои произведения, хотя, если бы это предположение прижилось, он стал бы более подходящим героем романтической революции. Кроме того, Сада не сковали по рукам и ногам, не привязали к стене. Скорее наоборот, ему пошли на уступки, позволив заниматься творчеством, не говоря уже об отдельных предметах роскоши, получаемых им с воли, сношениях с внешним миром посредством визитов и писем. Но его репутация не требовала подтверждения ни со стороны друзей, ни со стороны недругов.