Маркиз де Сад

В первой половине девятнадцатого века Сад скорее прославился как осквернитель невинных и разрушитель европейской чувствительности, чем романтический революционер. Жюль Жанен в известной статье в «Ревю де Пари» в 1834 году, высокомерно обличая маркиза и его произведения, одновременно заявлял о готовности обсуждать их. В этом плане он ничем не отличался от своих современников. Общественность проявила настолько высокий интерес к статье Жанена, что ее переиздали отдельной брошюрой.

Согласно Жанену, литературное творчество Сада повинно в убийстве значительного количества неискушенной молодежи больше, чем гибельная страсть Жиля де Рэ. «Прислушайся ко мне, кто бы ты ни был. Не прикасайся к этим томам, иначе никогда не видать тебе сна». Не слишком жалует Жанен тех, кто «замарал глаза и сердце» чтением произведений маркиза. Он обещает им, что ужас пережитого теперь никогда не оставит их.

Вполне понятно, предупреждения подобного рода не могли помешать читателям или писателям знакомству с творчеством Сада. Ряд расследований выявил распространение его работ. Во Франции в 1814 году оказалась запрещена «Философия в будуаре», в 1815 — «Жюстина», в 1821 году — «Жюльетта».

В самом деле, последний названный роман «предстал» перед английским судом в конце правления Георга IV, когда в 1830 году слушалось дело Джорджа Кэннона. В суде Королевской скамьи он появился по обвинению в непристойной клевете, имевшей непосредственную связь с произведением Сада. Издание было французским, и отрывки, представленные в обвинительном акте, специально подобрали с целью проиллюстрировать клеветнические высказывания маркиза в адрес английских женщин; среди них имелись также описания проделок его английской лесбиянки, мадам де Клервиль. Эпизоды, написанные по-французски, создали для присяжных определенные трудности. Однако министерские чиновники коллективно состряпали для суда перевод, в котором не поскупились на отборные выражения, проявив неожиданный для генерального прокурора и его подчиненных талант к порнографии. Джордж Кэннон, проявивший большую скромность, напечатав роман по-французски, отправился на шесть месяцев в тюрьму.

Интерес к Саду не угасал. Ввиду отсутствия его романов в Англии, появлялись такие подражания, как «Никчемность добродетели» (1830), в котором прослеживаются злоключения молодой женщины, родившейся в Неаполе и пытавшейся зарабатывать на жизнь в качестве певицы. Хотя впоследствии Генри Джеймс характеризовал маркиза как человека «с непроизносимым именем», имя его называлось сколько угодно раз. В 1843 году в «Ревю де де Монд» Сент-Бев попытался развеять миф о том, что влияние Сада подавлено. На основании его статьи невольно напрашивался вывод о наличии двух крупных источников вдохновения в современной литературе. «Без опасения быть опровергнутым осмелюсь утверждать, что Байрон и Сад (да простят мне постановку этих имен рядом) в настоящее время являются двумя великими источниками вдохновения. Один из них у всех на виду и на устах, второй — скрыт, но не совсем». Несомненно, издания Сада продолжали появляться. Итальянский критик Фосколо свидетельствовал об одном, готовящимся к продаже в Париже деревенским издателем. Верстку проверяла его дочь, девушка восемнадцати-двадцати лет, спокойно перебиравшая эти страницы, изобиловавшие пороком и преступлениями.

Заявление, что кричащий гедонизм лорда Байрона и темный дух Сада являются основными источниками вдохновения в современной литературе, бросает тень на истинно поэтичный ландшафт таких собраний, как «Лирические баллады» Вордсворда и Колриджа, опубликованный в один год с «Новой Жюстиной» и «Жюльеттой». В викторианской Англии середины эпохи Суинберн открыто претендовал на роль последователя Сада. В шестидесятых годах прошлого века его работы считались наиболее мятежными по духу.

Генри Джеймса заинтересовала реакция Теннисо-на, поэта-лауреата, на имя непотребного маркиза. Случилось это во время званого обеда, даваемого Теннисонами в Олдуорте. Джеймс сидел подле миссис Ричард Гревиль, которая за обедом бросила какую-то фразу относительно «Лауры де Сад». Теннисон ухватился за нее и тотчас принялся страстно обличать «скандального, давно забытого автора, который не стоит того, чтобы его имя произносилось», написавшего «Жюстину», книгу, которую он включил в обличительную тираду. Однако на вечере присутствовали мужчины и женщины, слушавшие оратора, по выражению Джеймса, с «бесстрастной учтивостью» и без тени смущения. Они не входили в число мятежников викторианского общества и не имели ни малейшего представления, о чем говорил их хозяин.