Маркиз де Сад

Пока печальная Жюстина страдала, пытаясь после смерти родителей честно устроиться в жизни, Жюльетта радостно устремилась в объятия порока. Через сутенера Дорваля она знакомится с «необыкновенным человеком» по имени Нуарсей, изощренным развратником и философом, способным подводить рациональный фундамент под иррациональные поступки. Нуарсей представляет ее Сен-Фону, вельможе, любимцу короля, который с помощью «писем с печатью» ограбил и истребил двадцать тысяч ни в чем не повинных людей. Ее подругой становится философическая поклонница порока Клервиль, которая совершенствует фантазию Жюльетты в области извлечения наслаждений из преступлений. На секунду поддавшись жалости, Жюльетта лишается расположения всесильного Сен-Фона и в страхе бежит в провинцию, где выходит замуж за господина де Лорсанжа, и у нее рождается дочь. От скуки провинциальной жизни она отравляет мужа и бежит в Италию, где на ниве либертинажа совершает поистине Геракловы подвиги, каждый из которых напоминает гротескный фарс: в Риме служит черную мессу вместе с папой, участвует в оргиях неаполитанского короля Фердинанда и его супруги Каролины, во время прогулки на Везувий вместе с Клервиль из прихоти сбрасывает в вулкан свою подругу-либертенку Олимпию, посещает замок гиганта-людоеда Минского, чьи аппетиты, пороки и жестокости достигают поистине сказочных масштабов.

Минский, «русский, родившийся в маленьком селении на берегу Волги», унаследовал от отца несметные богатства, совершил кругосветное путешествие и убедился, что «распущенность — не что иное, как естественное состояние человека, а ее конкретные формы — продукт окружающей среды, в которую поместила его природа». В его замке Жюльетта и ее спутники сталкиваются с живой мебелью, составленной из специально обученных рабынь, которым на спины ставят блюда с едой, они присутствуют при кормлении зверей очаровательными девушками, вкушают блюда из человеческого мяса, ибо другой пищи их хозяин не принимает.

Совершив множество преступлений, приняв участие в бесчисленных оргиях, Жюльетта в конце романа зажаривает собственную дочь. Сестра ее, Жюстина, во время рассказа Жюльетты часто плачет от жалости, и либертены подвергают ее насилию, а затем выкидывают на улицу, где ее убивает молния, что очередной раз служит подтверждением никчемности добродетели и подкрепляет вывод садической философии: Природе необходимо только зло.

Масштабность преступлений в «Преуспеяниях порока» является опосредованным следствием пережитых де Садом массовых расправ с идеологическими противниками во время революции и Террора. «Ах, Жюльетта, как сладостно творить зло! — восклицает Клервиль и продолжает: — Если бы я могла истребить всю планету, и тогда бы я проклинала Природу за то, что она предоставила мне только один мир для утоления моих желаний». Сен-Фон лелеет планы истребить половину населения Франции, хитроумные механизмы людоеда Минского единовременно истребляют по шестнадцать девушек… Купающиеся в крови Клервиль и Жюльетта — своеобразный парафраз из памфлетов о Марии-Антуанетте, в которых ванна крови фигурирует среди наслаждений королевы. Памфлетный вымысел стал доказательством виновности королевы: во время судебного процесса с трибуны Конвента один из депутатов обвинил Марию-Антуанетту в том, что она «хотела искупаться в крови всех французов». «Лижущими кровь» называли «вязальщиц», женщин из народа, не выпускавших из рук вязания даже возле эшафота, где казнили осужденных.

Новый уголовный кодекс Сен-Фона пародирует республиканские законы, Декларацию прав человека и гражданина, провозгласившую равенство людей от природы и перед законом. У либертена неравенство людей также естественно, как естественны «различия между мопсом и датским догом», поэтому «человеческое стадо надо держать в ярме», чтобы оно не смогло покуситься на прерогативы господ. Не простивший Робеспьеру стремления навязать людям новое божество, де Сад выворачивает подхваченную вождем якобинцев максиму Вольтера о Боге и рукой либертена Сен-Фона выводит: «Христианство будет навсегда изгнано из страны, во Франции будут отмечаться лишь ритуальные праздники распутства. Я избавлюсь от христиан, но не от религии, которую я намерен сохранить, ибо цепи ее полезны и необходимы для укрепления порядка <…> Объект поклонения не имеет никакого значения». Возможно, де Сад также иронизирует над теми, кто после термидора стал активно выступать за возвращение к религии как к опоре государства и основе «здоровой политики», что, разумеется, не могло не вызвать у него негодования как у ярого атеиста.