Маркиз де Сад

Де Сад отдает должное женской активности: большинство главных персонажей его произведений — женщины. Маркиз по-своему выступает поборником равенства мужчины и женщины: в садическом обществе женщина-либертен-ка ни в чем не уступает мужчине, она ломает устоявшиеся традиции, изменяет взгляд на женщину как на существо покорное, зависимое, бессловесное, бесправное и добродетельное. Жюльетта и ее подруги-либертенки нарушают все мыслимые запреты и нормы морали, отрицают освященную Церковью идею сексуальности как способа продолжения рода и выдвигают идею наслаждения, связанного с преступлением. Превращая сексуальное действо в акт нетворения (содомия бесплодна) — в преступление против закона воспроизведения вида и сопровождая его актом убийства — преступлением против закона сохранения вида, де Сад не только преступает законы традиционной этики, законы христианской морали, но и лишает либертенку ее женских качеств, уравнивая, таким образом, с мужчиной. Встав на один уровень со своими партнерами-мужчинами, Жюльетта перестает воспринимать направленную на нее насильственную сексуальную активность мужчин и с помощью философии переводит ее в русло собственного наслаждения — что совершенно не способна сделать Жюстина, которой любое сексуальное домогательство причиняет исключительно страдания.

В прославлении де Садом сексуальных наслаждений можно также усмотреть отголоски борьбы со средневековой религиозной философией, согласно которой плотские удовольствия считались грехом и наваждением дьявола. Борьба эта по-прежнему была актуальна, ибо во времена де Сада факел философии разума еще не успел осветить все закоулки души каждого человека. Во всем, что касалось социального мироустройства, ярый атеист де Сад оставался на позициях средневекового феодала. В сущности, либертен де Сада превращается в гибельного андрогина, лишенного функции продолжения рода, но наделенного функцией убийства.

«Преуспеяние порока» — это в своем роде «роман воспитания» наизнанку, ибо, по мысли автора, различия человеческой натуры зависят не от воспитания, а от природы. «Скажи, — обращается к Жюльетте Сен-Фон, — разве у всех людей одинаковый голос, одинаковая кожа или походка, одинаковые вкусы? …разве одинаковы их потребности? Никто не убедит меня в том, что различия эти обусловлены случайными обстоятельствами или воспитанием». «Не отыщется на свете такого идиота, который осмелится сравнивать физическую конституцию — да, да, простую физическую конституцию — короля и простолюдина», — утверждает Сен-Фон. Но тот, кому от природы суждено повелевать, обязан лелеять и шлифовать свой дар: если монарх перестанет быть «богом на земле» и приблизится к «презренной толпе», это будет первым шагом к его падению. Поэтому либертены ведут речь не о воспитании, а о совершенствовании заложенных природой страстей, о постижении философии либертинажа, которая у де Сада является синонимом философии преступления. Жюльетта изначально наделена порочными страстями, ее учителя-либертены лишь совершенствуют ее природные склонности.

Совершив злодейство (поджог хижины вместе с ее обитателями), Жюльетта рассказывает о нем своей подруге и наставнице Клервиль в надежде получить ее одобрение и с удивлением выслушивает суровую отповедь. «Твоему замыслу самым прискорбным образом недостает размаха и величия, поэтому я вынуждена оценить его весьма скромно; ты должна признать, что, имея под боком довольно крупное селение — целый город — да еще семь или восемь деревень поблизости, ты проявила ненужную скромность, обратив свое внимание на жалкую хижину… Ты испортила себе удовольствие, а удовольствие, доставляемое злодейством, не терпит ограничений». «Глубоко тронутая» аргументами подруги, прилежная ученица Жюльетта дает себе слово «никогда больше не допускать подобной оплошности». В дальнейшем она отравляет колодец, в результате чего гибнет полторы тысячи человек.

Но совершенствование либертена ведет в никуда, даже не к победе зла, а к пустыне, пустоте, ибо ради наслаждения либертен готов истребить не только своих ближних, но и самого себя. «Меня ничто не остановит! — восклицает либертенка Олимпия. — Кандалы, позорный столб, даже виселица будет для меня почестью, троном наслаждения, с которого я брошу вызов самой смерти и буду извергаться от удовольствия, что погибаю жертвой своих преступлений».