Маркиз де Сад

Донасьен не отставал от приятелей: играл, посещал бордели, заводил кратковременные романы. Командиры были им довольны, но о его развлечениях на досуге поползли гнусные слухи. Пока они не переросли в дурную славу, мадам де Раймон посоветовала графу подыскать сыну «приличную женщину», старше него по возрасту, чтобы «их сын» без опасности для здоровья обучался любовной науке. В ее глазах Донасьен все еще оставался чувствительным и ранимым мальчиком, застенчивым и неопытным в делах любви. Словно исполняя пожелания своей «мамочки», юный де Сад действительно нашел себе почтенную матрону — в качестве учительницы немецкого языка. «В Германии я участвовал в шести кампаниях; в то время я еще не был женат, а потому меня легко удалось убедить, что лучший способ изучить язык — это регулярно и каждодневно спать с местными женщинами. Решив проверить сие умозаключение, я… обзавелся добродушной толстой баронессой, в несколько раз старше меня, которая любезно согласилась обучать меня языку. Через полгода я уже ораторствовал по-немецки не хуже Цицерона!» — вспоминал Донасьен Альфонс Франсуа.

23 июня 1758 года юный де Сад вместе со своим полком участвовал в сражении при Крефельде неподалеку от Дюссельдорфа, где французские войска потерпели сокрушительное поражение. Донасьен был, как всегда, храбр, но выдающихся подвигов не совершил. Все же в октябре он получил повышение — был назначен капитаном в кавалерийскую роту. Но так как вакантной роты не было, граф де Сад вновь нажал на все рычаги, и вакансия в конце концов появилась. Деньги уплачены, и в 1759 году Донасьен стал капитаном роты в Бургундском кавалерийском полку и мог щеголять в новом мундире синего сукна.

Белокурый, с голубыми глазами, в прекрасно подогнанной форме — перед Донасьеном не могла устоять ни одна красотка, и ни одна жрица продажной любви не могла заподозрить в этом элегантном офицере поклонника далеко не безопасных удовольствий. В честь своего назначения Донасьен, чей полк в то время располагался в одной из прирейнских деревушек, устроил салют, нанеся при этом ущерб соседнему дому. Вынужденный написать объяснительную записку, Донасьен в присущей ему дерзкой форме объяснил немцам, что он продолжал праздновать победу маршала де Брольи над немецкой армией в сражении при Бергене, случившемся… десять дней назад.

Сколько еще объяснений, дерзких по форме и изящных по содержанию, предстоит написать Донасьену! И никогда, ни под каким видом он не будет ни признавать своей вины, ни извиняться за нанесенные им оскорбления — даже когда неправота его будет очевидна всем, в том числе и ему самому. Де Сад всегда оправдывался, находил сотни тысяч причин, отчего он поступил так, а не иначе, рассыпал множество оправдательных фраз там, где, по сути, хватило бы двух-трех. Оправдания де Сада очень часто напоминали оправдания ребенка: «Да, я поступил дурно, но ведь я же не могу по-другому!» Нежелание, а потом и неумение признать свою неправоту станет отличительной чертой характера де Сада. «Нравы от нас не зависят, они зависят от нашего устройства, от нашей организации. От нас зависит только научиться не выплескивать наш яд наружу, дабы окружающие нас не только не пострадали от этого, но даже вовсе этого не заметили», — писал де Сад в камере Венсенского замка в 1782 году. Он до конца жизни не научился не выплескивать свой «яд» наружу и с удовольствием предоставлял другим возможность портить себе кровь из-за его философии.

Меж тем в апреле 1758 года в Париже после длительной болезни скончалась мадемуазель де Шаролэ, женщина, не только помогавшая Жану Батисту в трудную минуту, но и поддерживавшая в нем огонь жизнелюбия. Моментально постаревший граф де Сад удалился в Прованс, который он, в отличие от сына, не любил никогда. Перед отъездом он написал письмо мадам де Раймон, где извещал ее о смерти мадемуазель де Шаролэ и о своем решении покинуть столицу, ибо «в этом городе нельзя быть стариком. Если ты живешь сообразно своему преклонному возрасту, значит, жизнь твоя печальна и одинока; если ты изображаешь молодого, а возраст твой уже далек от молодости, значит, жизнь твоя подвергается осуждению и насмешкам». Опечалившись, добросердечная мадам де Раймон стала звать его к себе, но приглашение ее осталось без ответа.