Марко Вовчок

Тому же, кто собирал их, каждая песня будто рисует и голосом и словом народ и краину: рисует печальную и грозную фигуру певца и нежное лицо испытанной певуньи: вызывает в памяти седые головы, закаленные в беде слепой, и молодежь живую, жизнерадостную; расстилает перед глазами тихие цела, степи бескрайние, леса и луга свежие, нивы тучные, тропы и дороги торные… Одна песня течет Днепром синим, другая Десной златобережною, а третья тоже какой-нибудь неведомой реченькой переливается тихо, или озером прозрачным плещет в берега, травой поросшие, или звонкими камышами шелестит где-нибудь над прудом хуторским, или Цветком пахучим красуется и благоухает… Есть маленькая Детская песенка: «Ой, ти, коте, не гуди»; стоит лишь первое ее словечко услышать — точно чарами некими вмиг прогонит любой прекрасный образ, какой бы вам в это время бог ни послал, и как живое встанет ребячье личико, круглое, свеженькое, с двумя веселыми звездочками вместо глаз, а вместо губ — ягода луговая, и слышишь — тонкий голосок звенит Тихонько и ласково над спеленатым братиком, что дремлет в колыбели, — а вокруг убогая усадьба и богатая весна, и по всей земле, кажется, ходит дрема и так сладко колышет, колышет, колышет. И кажется, уснул бы усталый человек, когда б иные песни не будили…»[3]

Эти слова как нельзя лучше раскрывают привязанность писательницы к украинской народной поэзии, оплодотворившей ее оригинальное творчество.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Пожалуй, за все годы супружеской жизни Марковичи так не бедствовали, как в эти месяцы на Куреневке. Благодаря широкому кругу знакомств Афанасий Васильевич занимал и перезанимал небольшие суммы, а Мария Александровна закладывала и перезакладывала все, что можно было заложить. Но молодость брала свое. Никакие невзгоды не выводили их из равновесия. Быть может, именно это время, когда они без особых помех могли отдаваться любимому делу, было для них самым счастливым.

Как трудно им жилось, мы знаем из воспоминаний М. К. Чалого. Он был изумлен, найдя Афанасия с семьей «в самой бедной лачуге, даже без дверей, вместо которых вход в квартиру был завешен какой-то дерюгой».

Увидев на полу кучу книг, он спросил;

— А что это у вас, Афанасий Васильевич, за книги?

— А это оставшиеся нераспроданными песни Метлинского [4].

— А сколько их у вас осталось?

— Кажется, экземпляров тридцать.

— Хотите, я их продам? Кстати, мне приходится сейчас читать моим ученикам о народной поэзии — они их и разберут…

Сказано — сделано. Книги были проданы гимназистам, и вырученные 30 рублей отосланы с Митей Вилинским Афанасию Васильевичу.

«На следующий день, — продолжает Чалый, — к квартире моей, в новом цилиндре от Огюста и сиреневых перчатках, подкатил на лихаче Афанасий Васильевич: под мышкой ящик бомбических сигар, другой — с сухими конфектами от Балабухи и еще что-то в свертке — так что как я посчитал все, что было куплено, то из 30 рублей едва ли что-нибудь осталось на продовольствие. Ну, думаю себе, тут не поможет никакая субсидия. Нужно придумать что-нибудь другое. Посоветовавшись с некоторыми из своих сослуживцев, я склонил в пользу Афанасия Васильевича инспектора казенных училищ Тулова, который и предоставил ему должность учителя географии в Немировской гимназии».

Здесь мемуарист не совсем точен: М. А. Тулов был тогда директором Немировской гимназии, а в Киев перевелся только в 1857 году. Возможно, что Чалый и просил Тулова о Марковиче, но реальную помощь оказали ему более влиятельные знакомые — через посредство Н. Р. Ребиндера, замещавшего попечителя Киевского учебного округа.

Но никакая протекция не возымела бы действия, если бы не кончилось позорное тридцатилетнее царствование Николая I.

Каковы были общественные настроения, можно судить по дневниковым записям Веры Сергеевны Аксаковой, дочери писателя, далекой, кстати сказать, от всякого радикализма. Незадолго до смерти царя она писала: «Положение наше — совершенно отчаянное: не внешние враги страшны нам, но внутренние — наше правительство, действующее враждебно против народа, парализующее силы духовные». Прошло несколько месяцев, и настроения резко изменились: «Все невольно чувствуют, что какой-то камень, какой-то пресс снят с каждого, как-то легко стало дышать; вдруг возродились небывалые надежды: безвыходное положение, к сознанию которого почти с отчаянием пришли, наконец, все, вдруг представилось доступным изменению».

Конечно, это были иллюзии. Либеральные послабления ни в коей мере не затрагивали основ самодержавно-помещичьего государства, да и послабления были временными. Но именно в этот период начинается подъем и демократизация общественной мысли. Стали поговаривать о неизбежности реформ и ликвидации крепостного права…

Новые веяния отразились и на судьбе Марковичей. 24 августа 1855 года Афанасий Васильевич получил назначение на должность «младшего учителя географии в Немировскую гимназию с окладом» триста рублей серебром в год». 28 августа ему был выписан проездной билет и выдано денежное пособие.

НЕМИРОВ