Маркос Рамирес

— Кто, кто это сказал? — недовольно переспросил начальник, человек суровый и нетерпимый к нарушениям дисциплины.

— Да вот дон Артуро уверяет, что даже эту мартышку возьмут на новый паровоз, — объяснил Родриго, с презрением кивнув в мою сторону.

— А кто разрешил дону Артуро здесь распоряжаться? — вспылил сеньор Чаварриа и, обращаясь ко мне, сурово добавил: — Передай дону Артуро, что я запрещаю брать тебя с собой в день испытания паровоза… Я не позволю устраивать здесь представления бродячего цирка!

Он повернулся и пошел прочь крупным, энергичным шагом.

Слова дона Гонсало застигли меня врасплох, точно обдав ушатом холодной воды. Я стоял как оплеванный, но внезапно чувство беспомощности сменилось дикой яростью — я способен был задушить Родриго, который хохотал во все горло, радуясь своей гнусной выходке. В слепом бешенстве, не владея собой, я схватил молоток и запустил им в развеселившегося парня; вскрикнув, он упал, обливаясь кровью.

Мне показалось, что я насмерть убил его. В ужасе я спрыгнул с паровоза, со всех ног бросился вон из цеха, пересек просторный двор и очутился на улице.

Когда я прерывающимся от страха голосом закончил рассказ о происшедшем, донья Фортуната всполошилась:

— Пресвятая троица! Дело, видно, серьезное, как бы тебе не пришлось за него расплачиваться. Какая беда, что Герардо в Пунтаренасе! Он бы помог тебе, поговорил бы с начальником…

Погрузившись в размышления, донья Фортуната прохаживалась по кухне из угла в угол, нервно теребя завязки халата. Придя в себя, добрая женщина попыталась меня успокоить:

— Может, еще обойдется… Во всяком случае надо подождать и посмотреть, чем это дело кончится… Иди к себе, не выходи из дому. Я скажу, что тебя нет дома — на случай, если нагрянет кто и спросит о тебе.

Я закрылся в комнате и провел два часа в неописуемом отчаянии, пока донья Фортуната наводила справки. Вернувшись, она поспешила сообщить мне, что Родриго лежит в больнице — он потерял много крови, но рана оказалась неопасной; все же ему придется провести дней десять в постели, как говорят врачи. У меня будто гора с плеч свалилась: он жив, я не убил его!

Под вечер донья Фортуната вернулась в мою комнату. Она была крайне взволнована:

— Только что приходил полицейский, спрашивал о тебе! Я сказала, что тебя нет дома. Но завтра утром он может снова прийти… Что делать?

— Дождусь полуночи и пойду в Алахвэлу, — решил я. — Надо спасаться от полиции.

— Господи, мальчик мой! — воскликнула она в тревоге. — По дороге тебя схватит полиция или еще какая беда стрясется!

Но я успокоил ее, напомнив, что я уже как-то бежал из Алахвэлы и хорошо знаю дорогу. В конце концов она все-таки согласилась с моими доводами:

— Пойду соберу тебе одежду… И дам тебе колонов двадцать, чтобы не с пустыми руками ушел… — Потом, словно неожиданно вспомнив о чем-то важном, она прибавила таинственным шепотом: — И дам еще кое-что, Маркос, да, да! И как же я, глупая, сразу не подумала об этом!..

Около полуночи донья Фортуната пришла на цыпочках в мою комнату, пугливо озираясь, сунула мне в руку деньги и шепотом велела не шуметь:

— Иди, только осторожнее, чтобы не услышала прислуга…

Я пошел за ней, также на цыпочках. В ее комнате, на ночном столике, меж двух зажженных свечей, стояло изображение господа бога доброй надежды. Донья Фортуната вытащила из таинственной шкатулки с молитвами тщательно сложенный листок бумаги и, протягивая его мне, понизив голос, объяснила:

— Это молитва судье праведному… С ней тебе не страшна полиция, молитва эта сохранит тебя от всякого зла. Верная помощь в такой беде, как твоя! Я даю тебе молитву взаймы, когда все обойдется, ты мне ее вернешь. Смотри не забудь! Учить на память не надо — только хуже будет. Молиться следует, когда тебе худо, как вот сейчас, а потом пришлешь мне ее обратно с кем-нибудь, только не потеряй… А теперь я тебя научу, как это делается… Встань на колени и крестись!

Я покорно исполнил приказ.