Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг.

Уверил, что нет. Оказывается, нож ему понадобился для того, чтобы срезать погоны и другие знаки Добровольческой армии. Его никто не остановил от этого поступка, даже командир взвода. Вот группа офицеров достала из своих сумок какие-то документы и обсуждает какой-то вопрос. Оказывается, это красные документы, где-то, когда-то в походе приобретенные и которые теперь могут пригодиться. Над такими малодушными добродушно посмеивались другие, говоря им, что ни шинель без погон, ни красные документы не спасут. Положение все равно безвыходное.

Тут, у Гначбау, как никогда раньше, офицеры уже не вели разговоров и споров на темы стратегические и тактические. Никаких предположений, соображений и пр. никто высказать не мог, т. к. их у них не было, не могло быть. Внешне в это время все будто бы покорились жестокой к ним судьбе. Но это было лишь внешне, но внутренне моральное настроение офицеров было иное: все сознательно или бессознательно ощущали или жили в данный момент чувством не одиночества, а принадлежности к воинской части, к полку, к армии, а следовательно и представлением о какой-то общей силе, которая что-то сможет предпринять, сделать и с более положительным результатом, чем каждый из них в отдельности; все сознавали или не сознавали, но переживали в себе представление, что покорность судьбе, доведенная до предела, готовит явный конец, но стоит только не покориться ей, т. е. действовать сообща, до конца, может быть, еще и далеко, а может его и вообще не быть. Такое моральное состояние среди чинов Офицерского полка поддерживало его боеспособность. Полк сохранял дисциплину и порядок.

Но, что касается положения вообще в армии, говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генерала Деникина и генерала Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых. Подтверждение об открытых пораженческих настроениях офицеров нашли и в случайных разговорах с незнакомыми чинами.

Узнали, что в колонии есть клуб, где немки продают пиво и бутерброды. Несколько офицеров, с разрешения, побежали туда. Там уже не оказалось ни пива, ни бутербродов, а давали лишь голый чай. Разговорились с присутствующими о положении армии и в армии. Два молодых офицера утверждали, что сохраненный в частях порядок, это – внешняя сторона; внутренняя же – совершенно иная. Можно ли требовать, говорили они, от таких, как они «четырехмесячников», т. е. пробывших в военных училищах 4 месяца, соблюдения офицерского долга и чести, когда эти понятия и чувства ими не осознаны до конца. А таких, как они, в армии много. Поэтому нельзя осуждать за оставление ее рядов.

Другие два офицера настаивали на безвыходном положении армии и о необходимости спасаться любым способом и приводили даже в пример кавалеристов, якобы бегущих из армии. Им возразил один из офицеров:

– Ну, вы как хотите, а я буду биться. У нас в Виленском училище девиз: виленец – один в поле и тот воин.

Громко, с возмущением обрушились на павших духом офицеры корниловцы, поддержанные марковцами, обвиняя тех в готовящемся с их стороны предательстве.

– Вы еще назовете предателями те тысячи офицеров, которые не пошли в Добровольческую армию? – возразили пораженцы.

– Да! Те, которые имели возможность пойти и не пошли – предатели!

В 4-ю роту забежал генерал Марков. Все вскочили.

– Садитесь! Ложитесь! Я хочу минутку отдохнуть у вас, – и заговорил как всегда бодрым и живым языком, отвечая на вопросы, которые, естественно, были у всех на уме. По его словам, дела не так уж скверны; выход из положения есть, и мы безусловно выберемся; придется, конечно, сразиться. На Офицерский полк он надеется. Затем стал шутить. Кто-то умудрился задать вопрос о дезертирстве из армии.

– Черт с ними! – на это коротко ответил генерал Марков и ушел в штаб.

Настроение в роте сильно поднялось.

Генерал Боровский только на короткие промежутки времени оставлял свой полк. Он ходил из роты в роту, беседовал с их чинами; говорил, что армия сохранена, крепка и безусловно выйдет нз тяжелого положения. Офицеры, конечно, хотели бы знать многие подробности, но не решались задать вопросы своему командиру: они еще не знали его. Он был для них чином лишь официальным.

Появление в роте ее бывшего командира, полковника Кутепова, произвело в ее среде несравненно большее впечатление, чем генерала Боровского. Полковник Кутепов – не начальник, а поэтому с ним можно поговорить откровенней. Он, как всегда, был образцово одет, с блестящими погонами и пуговицами на шинели и бодр неизменно.

– Пришел навестить своих, – сказал он.