Маркс и Энгельс

Тяжело было Энгельсу смотреть на угасавшую жизнь Женни. Он был ее близким другом и понимал, чем была она для Карла и как убийственна будет ее потеря. Все, что было в силах, он делал для больной и требовал, чтобы Мавр не жалел для нее денег.

Незадолго до трагической развязки согласно желанию Женни муж и Елена Демут повезли ее во Францию, в Аржантейль, к старшей дочери и внукам. В это время в семье Лонге было уже четыре сына, старший из которых, Джонни, часто гостил в Лондоне и был всеобщим баловнем.

Великая сила воли дала Женни возможность не только перенести сравнительно легко путешествие, но и порадовать своим пребыванием всех дорогих ей людей. Она снова ездила в экипаже по Парижу, где все напоминало ей давно минувшие годы. Елена Демут, заменившая больной мать, сестру, друга, не оставляла ее ни на минуту и своим умелым уходом вместе с Карлом облегчала ей трагическое предсмертное время.

Здоровье Маркса было также очень плохо, как он ни старался крепиться. Однажды, когда Женни не могла уже более подниматься с постели, он занемог. И так как долго скрывал свой недуг, болезнь приняла дурной оборот. Обнаружилось жестокое воспаление легких. Преданный всей семье домашний врач Донкин счел положение Маркса почти безнадежным. Ленхен и Элеонора, едва державшиеся на ногах от переутомления, самоотверженно ухаживали за двумя тяжелобольными. Они не раздевались и почти не спали три недели.

В первой комнате лежала Женни, рядом с ней в маленькой спаленке — Карл. Оба они беспокоились и тосковали друг о друге. Отличный уход спас Марксу жизнь, он одолел болезнь и почувствовал себя несколько лучше. Свидание с женой было нежным и полным юношеской влюбленности, хотя встретились старик, надломленный болезнью, и умирающая старая женщина. Они как бы прощались перед скорой вечной разлукой. Но едва Женни заметила скорбь на лицах Элеоноры и Ленхен, она тотчас же принялась подшучивать над ними и заверять, что никогда не чувствовала себя такой бодрой и намерена жить дольше Мафусаила вопреки всем предсказаньям врачей. И, только оставаясь одна, Женни погружалась в печальные мысли о том, каким горем для Карла и семьи будет ее исчезновенье. Она вспоминала слова Нинон де Ланкло, этой мудрой и легкомысленной Аспазии XVII века, которая, умирая, с улыбкой говорила оплакивающим ее друзьям: «Разве вы не смертны?»

Закрывая усталые глаза и едва справляясь с мучительной физической болью, Женни видела перед собой коммунарок, павших на баррикадах, молодых и сильных.

«Они умерли такими юными. Увы, все живое обречено на ту же участь, — думала она. — Я прожила не худшую из жизней и не хотела бы иной»

Она беспокоилась не о себе, а о том, сумеют ли спокойно и легко, как она, перейти конечный рубеж Карл и все, кого она так крепко любила.

Чем ближе подступала смерть, тем больше любви и сострадания пробуждалось в ней.

«Силы, силы, как много их нужно, только бы они мне не изменили», — тревожилась она и продолжала радоваться бытию и успокаивать окружающих.

С покорной тихой грустью прощалась Женни с небом, которое любила больше всего в природе за его краски, величье и безбрежность, с деревьями, цветами, с жизнью во всех ее больших и малых проявлениях. Снова, в последний раз, вызвала она в памяти дорогие лица и голоса умерших родных, детей, друзей Она уносила их с собой, как и они, исчезая, забрали частицу ее. Людвиг фон Вестфален умирал как истый философ и дал ей высокий образец того, как уходят из жизни люди. Но пока не наступило небытие, казавшееся ей только глубоким, непробудным сном без видений, Женни не сокращала оставшиеся дни бесцельным страхом. Наоборот, она старалась, вобрать в себя все от жизни и радовалась общению с любимыми и дорогими существами. Как узник, потерявший свободу, она оценила заново всю прелесть земли и природы. Даже дождь и туман казались ей отныне прекрасными. Они были частью жизни. Тем более интересовали ее действия людей и их идейная борьба. С детским нетерпением ждала Женни итогов выборов в германский рейхстаг и обрадовалась чрезвычайно, узнав о победе социал-демократов. Она старалась смеяться и шутить, силясь развеять грусть друзей. Но Карла ничто не могло обмануть, и он невыносимо страдал.

Как-то темным, унылым декабрьским днем, когда Женни было особенно плохо, а Ленхен тихо вязала у ее изголовья чулочки для своего любимца Джонни, раздался стук молотка по входной двери. Служанка впустила в прихожую двух молодых русских. Один из них, Лев Гартман, уже не раз бывал у Маркса, другой, тоже, как и он, член подпольной организации «Народная воля», только что приехал из России. Он отрекомендовался Николаем Морозовым. Небольшие светло-серые глаза его все время улыбались и жадно разглядывали окружающее. Так как Маркс был еще в читальне Британского музея, пришедших приняла Элеонора. Разговор с хорошенькой девушкой начался на английском языке, но скоро перешел на французский, которым русские владели значительно увереннее. Элеонора расспрашивала о России. Гости охотно рассказывали о своей родине.